Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Нет, всё это, право, не в ее вкусе. Впрочем, и не совсем в моем, — предусмотрительно добавил он.

— Зато Рупс наверняка получил бы здесь огромное удовольствие. Ему очень нравятся подобные вещи.

— Ты прав, Рупс действительно очень хотел пойти. Когда Филиппа подробно объяснила мальчику, почему ему здесь не понравится, он страшно разволновался. Но вместо этого ему пришлось идти на детский праздник к Салмонам — дело в том, что сегодня Зигфриду исполнилось шесть лет. Рупс, как мальчик не по летам развитой, разумеется, презирает всех членов многочисленного семейства Салмонов, без исключения — так что день сегодня выдался нелегкий. А в остальном у нас всё отлично!

— Непременно передай им мой сердечный привет.

Альдо, с интересом слушавший наш разговор, кивнул так, словно хотел присовокупить свой привет к моему, а Гавин, этот славный малый, нервно выпил большой глоток вина и окунулся в неизведанный мир мужской фотографии:

— Вы часто позируете?

— Нет, это первый раз.

— Вот как! Интересно, как все-таки люди становятся натурщиками.

— Лично мне очень повезло. Меня нашел мистер Стейнз. — Тут Альдо скромно потупился, создав такое впечатление, будто эта обычная, но счастливая случайная встреча положила начало некой блестящей карьере на поприще шоу-бизнеса. — Вам нравится этот вид искусства? — простодушно спросил он.

— Гм, пожалуй, здесь есть замечательные работы. Правда, я еще не успел хорошенько рассмотреть… те, что выставлены наверху… — Он вытянул шею и оглянулся вокруг. — Возможно, для меня некоторые из них окажутся чересчур экзотическим кушаньем. Я ведь привык к грубой мясной пище!

Расценив эти слова как намек, Альдо обрадовался и отпустил замечание из тех, которые люди, с трудом находящие общий язык, порой принимают за шутки:

— Ну и хорошо, я ведь мясник.

Гавин улыбнулся, и я объяснил, что Стейнз встретил Альдо на «Смитфилде», когда делал пробные снимки тамошних рабочих.

— Я тащил половину коровьей туши, — сказал Альдо, — весь залитый кровью. Ронни сказал, что я похож на бекон.

После минутного замешательства я догадался, о чем идет речь:

— Наверно, он имел в виду, что вы похожи на что-то из Бэкона [184] Фрэнсис Бэкон (1909–1992) — английский художник. .

Однако это потребовало бы слишком долгих объяснений. Альдо любезно продолжил рассказ, упомянув о том, что у грузчиков всегда есть возможность разжиться требухой и задешево купить продукты из-под прилавка (сегодня — вкусные мозги или сердце, завтра — быть может, свежую печенку). Я тотчас же невольно перевел взгляд на доску, на которой было написано меню, и внимательно прочел: салат из люцерны и брюссельской капусты, запеканка с нутом, чечевица и пирог с пастернаком…

— Простите, Уильям, Гавин Крофт-Паркер, какая честь, Альдо, крошка… — Стейнз, возникший среди нас, подчеркнуто скромный и доброжелательный в этот важный для него вечер, принялся крепко пожимать нам руки. — Прошу прощения. Приходил тот безмозглый тупица из этой, как ее там, «Брайт Сити Лайтс», что ли. Очевидно, все составляют свое мнение, попросту обращаясь к его органу, вот и приходится быть донельзя, донельзя покладистым и отвечать на все его невыносимо скучные, скучные вопросы. А какое невежество! — шепотом сказал Стейнз. — Не знает, что такое дароносица, а что касается нарамника… он говорит: «Вы имеете в виду раму?». А я ему: «Нет… да и вообще, речь не о раме, а о монашеском наплечнике». Он явно никогда не был католиком, к тому же я его разозлил. И теперь, только потому, что я его унизил, в своей статье он напишет какую-нибудь пакость. — Стейнз отхлебнул из своего бокала. — И все же, полагаю, статью поместят всего на полдюйма ниже «Афиши для геев» [185] Раздел газеты, в котором публикуется реклама выставок, концертов и т. д. для гомосексуалистов. . — (С этим предсказанием я не мог не согласиться.)

— Пойду, пожалуй, посмотрю, что там наверху, — сказал Гавин и начал пробираться сквозь толпу, а я кивнул ему, поняв, что он уходит совсем. Когда я обернулся, Стейнз небрежно поглаживал Альдо по мощному плечу и рассеянно оглядывал переполненный зал. Мне показалось, что лучше поймать его на удочку, пока я еще в состоянии это сделать.

— Великолепная выставка, — сказал я.

— Значит, она вам все-таки нравится, мой дорогой. Я и сам чрезвычайно, чрезвычайно доволен. Но, разумеется, чужая похвала значит для меня даже больше, чем собственная!

— Вам удалось найти нескольких очаровательных натурщиков. Особенно мне понравился ваш святой Петр — правда, с ним я уже некоторое время знаком.

— Старик Эшли!.. А вернее сказать, Билли, как он просит называть его в кругу профессионалов.

— А я и понятия не имел.

— Гм… он решил, что Эшли звучит чересчур по-девичьи, особенно после «Эйприл»… [186] Имеется в виду знаменитый в 60-е годы 20 века транссексуал Джордж Джеймисон, взявший себе имя Эйприл Эшли. Но для меня он по-прежнему «старик Эш» — Эш на рукаве старика [187] Строчка из цикла поэм «Четыре квартета» Т. С. Элиота. (Ash — пепел.). , дорогой…

— Потрясающая грудь!

— Перестаньте! — Стейнз вздрогнул и посмотрел на меня с каким-то новым, настороженным любопытством.

— К сожалению, сегодня я не увидел, как вздернули на дыбу еще одного из ваших натурщиков. — Я оглянулся вокруг и попытался заговорить небрежным, развязным тоном. — Одного из самых привлекательных, я бы сказал.

— Сожалею, мой дорогой. Не все мои мальчики были готовы — да и горели желанием — пожертвовать собой ради святого дела.

— Его зовут Колин — худой, короткие вьющиеся волосы, голубые глаза, перманентный загар, да и всё остальное наверняка перманентное.

— А, Колин. Он вам нравится, да? Парень и вправду необычайно талантлив. Но он так и не стал моим постоянным натурщиком. В нем нет той невинности, которая была нужна мне для этого… цикла.

Я согласился:

— Судя по виду, он действительно парень распущенный.

— О, ужасно распущенный. — Стейнз понизил голос. — А знаете, что в нем самое нелепое? Как вы думаете, чем он занимается?

— Мне кажется, абсолютно всем.

— Верно, верно, — почти хвастливо сказал Стейнз. — Но я имею в виду, кем он работает?

— Вряд ли мясником, как остальные ваши мальчики. Даже не знаю… Торговцем цветами…

— Нет!

— Ума не приложу.

— Он полицейский, мой дорогой. Разве это не замечательно? — Я принялся моргать, а потом закатил глаза, чего никогда не сделал бы, если бы искренне удивился. — Между прочим, когда я увидел его впервые, он был на службе — и сразу стало ясно, что в нем есть нечто особенное. Но я вот что хочу сказать: коль скоро такие мальчики служат в полиции, всё наверняка не так уж и плохо! — Он куда-то направился, но на ходу вернулся к прерванному разговору. — Однако ни одна ресничка не дрогнет, ни одна слезинка не выступит — ни малейшего признака невинности. А вот кого я бы с удовольствием стал фотографировать, кого действительно можно назвать невинным, так это вашего юного друга Фила…