Юрий Тешкин - Полковник

— А если ее и в живых-то нет?

— Ну а тогда тем более нечего суетиться, все равно уж ничем не поможешь.

Внучка Оля в школе, внук Игорек в детсаду. Чем их в ужин кормить? А-а… что-нибудь придумает она… куда ж ей все-таки идти? Бредет она по снежным лужам, дошла до клуба, где теперь она работает кассиром в кино. Но в клубе ей сейчас делать нечего. Дикая вдруг мысль мелькнула — не дать ли полковнику телеграмму… о чем?.. зачем?.. Сама себе удивилась. Нет, наверное, все же к зятю надо идти. Он, правда, с утра, скорей всего, спит, по ночам много работает, но ведь такое случилось, что… можно…

Пришла, стучит, слышит — зять кричит из ванны:

— Кто там?

— Я! — кричит Надежда Алексеевна в замочную скважину.

И тут Рекс залаял.

— Срочно что-то? — зять кричит. — А то я в ванне.

— Да я слышу, — кричит в замочную скважину, Рекс не узнал ее голоса через замочную скважину, еще пуще залаял. — Рекс! Рекс! Замолчи! Это я.

— Что там стряслось? — кричит зять из ванны.

— У вас радио работает?

— Работает.

— Включи, будут передавать важное сообщение.

— Важное? Ладно, включу.

— Очень важное сообщение, — потом все же не удержалась и, оглянувшись по сторонам, громким шепотом сказала в скважину: — Брежнев умер!

— Да ты что?! — воскликнул зять, называя тещу на «ты».

— Да-да, будут передавать, включи.

— Хорошо, включу.

— Ну вот, — вздохнула Надежда Алексеевна, и стало ей полегче.

Но все равно очень сумрачно на душе. Что-то Рейган там в Америке затевает, в Афганистане нехорошо, в Польше еще хуже, а про Ливан и говорить нечего, недавно палестинских раненых привезли в Москву — что ж эти израильские изверги только делают, маленьких детей так калечат! А если что с ее внуками будет такое?! С Олей или Игорьком… ох-хо-хо… Ну как жить дальше?! Там колбасы нет, здесь — мяса, урожай в этом году неизвестно какой будет, сводки пока не радуют. Да это бог с ним — можно и поголодать, впервой, что ли! А вот плохо, что надвигается что-то… а что? — и не поймешь… вообще ведь все плохо… а теперь вот, может быть, еще хуже будет… кто ж теперь будет на его месте?.. Наверное, Романов из Ленинграда… или Пельше… а может быть, Черненко?..

Пришла в контору опять, а там как раз инструктор горкомовский Ольга Ивановна. Надежда Алексеевна за долгие годы общественной работы со всеми в горкоме перезнакомилась, разговор, естественно, сразу же о том, кто теперь будет.

— Может, Романов?

— Нет, скомпрометировал себя, свадьбу дочери закатил в Таврическом дворце, посуду взяли из Эрмитажа.

— Ну и ну! — так и ахнула Надежда Алексеевна. — А Пельше?

— Пропал.

— Как пропал?

— А вот так — никто и не знает где.

— А Черненко?

— Застрелился.

— Да ну?!

— Из-за сына, сын удрал за кордон.

— Ох-хо-хо… да кто ж тогда будет-то, может, Устинов?

— Староват.

— А Шеварднадзе?

— Этот слишком молод, горяч.

— Тогда кто же, кто же? Кто там у нас еще-то остался, кому доверить можно?

— Никто ничего не знает. Будут решать.

— Конечно, будут… — Идет Надежда Алексеевна, головой качает. — Что будет, что будет!.. Внучки что-то долго нет из школы, а пора бы… И когда эта Раиса из своего Селигера вернется, зла не хватает! Тут такие дела надвигаются, а ей хоть бы хны! Укатила, отпуск себе устроила… да хотя бы вернулась благополучно, мало ли что, все ж далеко… надо на карте поглядеть, где Селигер этот… А чем внуков кормить в обед сегодня? Надо что-то придумать… пойду-ка на кухню… может быть, там еще не знают, что Брежнев умер…

Тут она увидела Олю, из школы возвращающуюся.

— А Игорь где? В детсад заходила?

— Не-а…

— Ну как же так! Мать неизвестно где, Брежнев умер, такое кругом творится, а ты не знаешь, где Игорь!

— Бабуля, а нам противогазы сегодня выдали, мы и в бомбоубежище спускались!

— Ну, час от часу не легче.

— Бабуля, а Рекса можно, если что, в бомбоубежище взять с собой?

— Я ей про Игоря, а она мне тут!

Да что же это такое делается! Побежала к детсаду, Игоря встречать… Комсомольская юность, фронтовая молодость и потом тридцать с лишним лет на общественной работе, в основном на партийной, развили в Надежде Алексеевне невероятную ясность. Ее паровоз, сорвавшись с привязи еще в семнадцатом году, продолжал лететь на всех парах, и остановить его можно лишь в коммунизме. А жизнь, к немалому возмущению Надежды Алексеевны, то и дело загоняла паровоз в какие-то тупики не тупики, а в переулки-закорюки какие-то. То в кукурузу, то в поголовную химизацию… культ личности потряс ее до глубоких основ, она и поверила и так до конца и не поверила во все эти развенчивания. Это было как в детстве — тебе говорят: не бойся, Бабы Яги нет, это просто выдумки, и ты точно знаешь, что нет ее, а все ж страшновато. Надежда Алексеевна так на всю жизнь и осталась в детстве или, правильнее, в юности, на том паровозе, который все летит, летит… и они все в красных косынках, все такие молодые, мужественные на том паровозе, и видно далеко-далеко вперед, где их всех ждет коммунистическое будущее… А на самом деле — ни черта не видно! Вчера — друзья, и друзьям помогать обязательно надо, от себя отрывать последнюю корку хлеба или последнюю рубаху, а сегодня оказывается, что это вовсе и не друзья, а враги и им твоя рубаха совсем ни к чему — своих рубах хватает… Да, невероятно усложнилась международная обстановка — где друг, где враг?.. Одно радует: что и в стане проклятых империалистов не все гладко, там тоже ищут выгоду свою среди своих, там тоже идеология идеологией, а хлеб с маслом — это хлеб с маслом!.. А тем более с русской икрой…

К вечеру все успокоилось, внуки сделали свои дела, покормлены, спать уложены. Пельше, оказывается, в комиссии по похоронам. И Черненко нашелся — куда ж ему деться! Если даже и сын у него… того… но ведь сын за отца не ответчик, а отец за сына тоже… мудрые слова, а кто их сказал! То-то! Да нет, все будет хорошо. Вон многие страны прислали соболезнование. Рейган, говорят, собирается на похороны сам приехать, а если нет — пришлет, сказал, заместителя. Во всем мире достойно оценили Брежнева, а французы, те вообще говорят: с Брежневым связан период огромного роста СССР, превращение его в мощную державу, все ж восемнадцать лет был бессменным, этап большой и важный мы прошли, за мир боролись все восемнадцать лет. Совещание в Хельсинки — тоже его дело — всё верно пишут газеты. Что-то будет… что-то будет… Холодок приятной новизны овеял Надежду Алексеевну, и желание этой новизны было несомненно…

Прошло года три-четыре. Полковник едет в электричке, глядит на людей и думает: «Позавчера зарезали в этой электричке парня — сегодня хоронят уже. Это, наверное, ужасно, и многие знают об этом, но вот сидят, едят, зевают, разговаривают, как будто знают какую-то тайну, делающую происшествие совсем не ужасным».