Юрий Тешкин - Полковник

А собственно, достроить край совсем не трудно было. Оставалось напоследок уяснить всего лишь две вещи. Вернее, одну, но как бы в душе полковника двуединую. Этим полковничьим двуединством были конечно же дочь и страна. Всё прочее, в том числе и сам он (большое, огрузшее тело), полковника уже не интересовало. А вот дочь сильно беспокоила полковника. Вообще беспокоило молодое поколение. Ибо это же будущее! Но когда мысль его, перепрыгнув через как будто, во всем ужасе воспринимала возможность атомного апокалипсиса, вставала перед ним реальнейшая угроза всему будущему. Полковник как человек военный хорошо понимал, что, разразись война между сверхдержавами, будущего просто-напросто не будет! То есть вполне возможен вариант без будущего. Но тогда, простите, что же это за поколение, которое все по привычке называют молодежью? Ведь основная, философская, так сказать, сущность молодого поколения именно в будущем и заключена. Но коль вполне возможно, что мир подошел к черте и у него нет уже больше будущего, тогда перед нами уже не молодежь, хоть внешне и очень похожа на нее. На самом же деле это уже нечто совсем другое по своей сути… Да, мир за последние годы по меньшей мере раз тридцать был на грани атомной войны, вариант без будущего мог наступить уже много раз, угроза этого и сейчас очевидна. Так что вполне мы уже сейчас имеем дело не с молодежью, в том изначальном ее понимании как человеческое будущее, а дело имеем всего-навсего с тем последним поколением, которому меньше всех повезло… «Ах, Рая, Рая», — он вздыхает…

Ему от электрички пройти всего полтора квартала пешочком, и он уже в военкомате.

Как обычно, пока не собрались, разбившись на группки человека по три, по четыре, курят, обмениваются новостями. Товарищ Мурасеев, который сегодня отчитывается за проделанную работу, кому-то громко звонит по телефону:

— Петя, а? Мурасеев Ве Ге! Здоров! Как? Хорошо, ага! А я картошку привез! Да нет, ничего… А я, знаешь ли, картошку-то привез, привез… — И, повышая голос, раздельно и четко: — Тебя же, Петя, никогда не дождешься, хоть ты и обещал! Так что я сам привез, да! Вот так-то! Ну пока, а то мы тут будем начинать уже. (Хотя до начала еще добрых полчаса.) Ну, привет, Петюнь! — И, хмыкнув бодро, товарищ Мурасеев закончил разговор и энергично помял волевой подбородок, по всему было видно, что разговор доставил ему немалое удовольствие.

«Ну что за человек! — невольно присматриваясь, думает полковник о Мурасееве. — Здоровый, ладный, справный, а вот всё… как-то не так в мужике… а жаль…»

Заглянул военком, поздравил всех с праздником, делами интересуется.

— Ну как, — спросил он Мурасеева, — водопровод тебе провели, теперь твоя душенька довольна?

— Как не быть довольным! А вдруг на автостоянке пожар вспыхнет, нам никак нельзя без водопровода! Да. Борис Иванович?

— Ну?

— Вы говорили насчет места, что вам с весны где-то одно понадобится на стоянке, так есть у нас одно… хорошее местечко.

— Да не мне — одному ветерану.

— Так я и говорю, есть — присылайте, поставим.

— Ну ладно — добро.

— Борис Иванович!

— Ну что еще?

— А как насчет валенок, помните разговор — списанные, хотя бы старенькие, а то сторожа у нас, ведь ни сапог, ни валенок!

— Ну подойди ты к Игнатычу, я ж распорядился, возьми на складе списанные.

— Ну есть.

— Я ж распорядился.

— Всё, всё, я понял, есть. А если еще понадобится место на стоянке, то всегда…

— Ну ладно, ладно, понадобится — не понадобится, начинайте, товарищи, — время.

Достав очки, товарищ Мурасеев раскрывает блокнот и начинает читать:

— За мною была закреплена, во-первых, школа номер один, военрук — товарищ Бармичев. Там мною проведены за истекший период четыре лекции в девятых-десятых классах с общим охватом в восемьдесят три человека. Задавались вопросы, на которые мною были даны устные ответы: о военной дисциплине, о том, где служат офицеры, сколько они получают. В школе номер девять, которая также за мной закреплена, военрука нет, уволился. В этой школе учился Герой Советского Союза Корнеев. На восьмое мая, на торжественную линейку мы пригласили брата Героя, его мать, и удалось собрать около тридцати человек однополчан. Кроме этого, нам удалось разыскать близких и друзей генерала Хрусталева — командира дивизии, в которой воевал Корнеев. Друзья и товарищи генерала передали в дар школе, в организованный нами уголок боевой славы, генеральский мундир Хрусталева и три документа, удостоверяющих его личность. Кроме этого, в механическом техникуме, военрук товарищ Трунин, мною сделано два доклада в письменном виде к юбилейным датам — Седьмого ноября и Первого мая, три раза побывал на занятиях по изучению устава внутренней службы. К недостаткам следует отнести то, что в техникуме вместо спортивных игр и упражнений на снарядах предпочитают лекционную работу. Кроме этого, на этажах отсутствуют стенды наглядной агитации.

В заключение хотел бы добавить, что кроме данной, лично мною проделанной работы, каждые каникулы мой сын — курсант военного училища — выступает в школе номер пятнадцать.

Услышав о сыне, полковник, сидевший до этого рассеянно, встрепенулся и тут же удивился сам себе: «А собственно, почему бы и не быть у Мурасеева сыну?» И опять пожал плечами, отгоняя навязчивое ощущение странной рассыпчатости, несомненно, витающей над этим странным человеком.

После военкомата полковник едет в «Океан». Нина Андреевна просила купить свежей рыбки, собиралась в воскресенье испечь пирог. Лучше б всего — палтус, но где сейчас тот палтус! Взял макроруса и, прихватив еще коробку мороженых креветок, домой поехал.

Пили чай с Ниной Андреевной на кухне, и слышно было, как в комнате у раскрытого окна Лариска весело переговаривалась с соседским мальчиком Валериком.

— А знаешь, Валерик, у нас сегодня в школе говорили, что Бухарин все-таки хороший.

— Не Бухарин, а Каменев хороший, он с Лениным в Разливе был, вместе скрывались от царской охранки. А Бухарин плохой, он был за расстрелы и концлагеря.

— Нет, за расстрелы — Жданов.

— И Дзержинский.

— А Жданову памятник уже хотят сносить, всё переименовывают, что с ним связано.

— Значит, будут и Дзержинскому сносить.

— Всем надо снести!

Нина Андреевна, поперхнувшись чаем, закричала:

— Да тише вы, дураки! Разве ж можно так языком-то молоть?!

— Можно, можно, баб Нина, нам в школе сказали, что теперь можно, теперь ведь у нас гласность, правда, Валерик?

— Конечно… гласность… и демократия. Мы начинаем строить это… ну, правовое государство…

— И как это вы раньше, бабуля, жили — ничего вам говорить было нельзя? Забитые, бесправные… б-р-р… жуть, правда, Валерик?