Владислав Артемов - Император

Канон, по которому выстраивались моноспектакли Ерофея Бубенцова, сложился с самого начала и как бы сам собою. Тот первый импровизированный скандал, произошедший в Колонном зале Дома Союзов, был взят за образец для всех последующих. Сюжет оказался наиболее жизнестоек по форме и по содержанию. Ощущалась в том первом публичном выступлении корявая рука дилетанта, но именно эта корявость и простодушие придавала действию живое дыхание, искренность, достоверность. Все последующие скандалы Бубенцова, в сущности, были копиями, повторениями. Уточнять приходилось только мелочи, детали, оттенки.

Финал каждого выступления был примерно одинаков. Обыкновенно дело заканчивалось криком и потасовкой. Мерк свет, Бубенцов, спотыкаясь на опрокинутых блюдах, хрустя битыми рюмками, выскальзывал из хаоса, им устроенного. Получал расчёт в подсобке, прислушиваясь, как за стеною, в банкетном зале, всё ещё бурлит заведённая им публика, ревёт взбаламученное море, постепенно затухая, успокаиваясь.

Казалось бы, в мире существует огромное многообразие скандалов. Увы, разновидностей их, как показала практика, чрезвычайно мало. Сюжеты повторяются. Бубенцов постиг это эмпирически, то есть опытным путём. Он прилюдно резал правду-матку. Это поначалу было неприятно ему, как будто резал трепещущего карпа. Кидал кровавые куски прямо в лицо сильным мира сего. Поначалу делал это съёживаясь и замирая сердцем, трезвея от страха, ожидая неминуемого возмездия. Говорил горькую правду. Такую тяжкую правду, от которой должен был рухнуть потолок, обвалиться стены. Но, к его удивлению, правда не обладала никакой реальной силой.

Что-то в этой правде было не настоящее. Это была земная, глупая, завистливая «правда». Богатые крадут. Власть врёт народу. На выборах подтасовки. Нарушаются права человеков. Чиновники берут взятки. Бедным жить плохо.

Из такой правды можно было извлекать доход, она неплохо продавалась. Потому что это была не святая правда, а вздорная, подлая правда плебеев.

Глава 2

«Гибель Содома»

1

Пёстрая бабочка зигзагами поднималась в небо. Откуда они только берутся здесь, эти майские яркие бабочки? Отчего не выцветают их нежные крылья среди ада, грохота и чада города? Вот она мелькнула раз, два, три и пропала, как будто растворилась в солнечном сиянии. Ерошка приостановился посередине мостика, щурясь, смаргивая выступившие слёзы. Отнял ладонь от глаз, огляделся. Весь воздух вокруг был резко разделён, расчерчен на свет и тени. Стальная Яуза сверкала, сверкал сквер влажными листьями, облака над Яузой, витрины, окна жёлтых домов, стёкла автомобилей — всё двигалось, всё трепетало, всё тонуло в сверкании.

Впереди жарко вспыхнул купол больничной церкви. На душе Бубенцова стало весело, словно краешек будущей жизни на миг приоткрылся перед ним! Бубенцов крепче зажал целлофановый пакет с деньгами и продолжил путь. Деньги приятно тяготили руку.

Радужные планы и дерзновенные проекты роились в голове. Что-то хмельно толкалось, мешалось, набухало, росло внутри, заставляя то и дело срываться с тихого прогулочного шага на размашистую иноходь. Ерошка так увлёкся сладостными мечтаниями, что даже не приметил того момента, когда, оставив далеко за спиною и реку, и мостик, и сквер, и городские витрины, оказался внутри чугунной ограды. Прошёл по тихим больничным дорожкам мимо пруда, беседки, Лаокоона, поднялся по ступеням и открыл железную дверь. Смешанный запах эфира, валерьянки, хлорки, нашатыря ударил в самые ноздри. Бубенцов очнулся. Он был уже в офисе. Несмотря на то что под потолком горели светильники, Бубенцову после яркого солнца и ещё более ярких мечтаний показалось здесь тускло, скверно и сумрачно. По коридорам передвигались серые, молчаливые фигуры. Вахтёр Матвей Филиппович зашуршал газетой, привстал, приветствуя Бубенцова.

2

Надо заметить, что с первого же дня по настоянию Адольфа Шлягера в офисе соблюдался порядок, какой бывает в адвокатской конторе или, ещё лучше сказать, свойствен духу врачебного кабинета. Клиент должен был отставить здесь всякое смущение и всецело предаться в руки специалистов. Очень кстати пришлись найденные Шлягером в подсобке белые халаты. Теперь оба принимали посетителей, обрядившись в докторские одежды.

Несмотря на позднее утро, Шлягер ещё не явился. Ерошка плотно закрыл за собою дверь, выложил на стол пакет с неучтённой, «серой» наличностью. Накануне вечером побывал он в укромном пансионате «Липки», на банкете школьных директоров. Отработал небольшой левый скандальчик. Чувство скверно сделанной работы точило его. И хотя выступление Бубенцова изначально планировалось не как творческий акт, а как способ заработать денег, обстоятельство это никак не утешало. Увы, Бубенцов понимал, что докатился до грубой халтуры. Иррациональное вдохновение подменил расчёт. Расчёт делался на публику интеллигентную, с ранимой психикой. Такую пугать слишком яркими эффектами не следовало. Однако ощущение, что они «недополучили», гложет и таких вот вполне обеспеченных людей. Они жаждут справедливости, пожалуй, горячее, чем нищие, хромые, убогие и больные. Мечтают о перераспределении благ, а потому с величайшей отзывчивостью впитывают всякое ругательное слово против властей.

Ерошка выпил законные свои три рюмочки в первые минуты банкета, в остальное же время добросовестно воздерживался. Наливал из водочной бутылки припасённую минеральную воду, пил, кривился лицом, крякал, утирался обшлагом рукава. Слушал очередного оратора, порывался встать, выкрикнуть что-то, махал рукою, ронял вилки. Соседи поглядывали на него с опаской и с весёлой надеждой. Было видно, что скандала не избежать.

Приобретя необходимый опыт, Ерошка умел теперь достоверно изображать пьяного скандалиста, будучи при этом трезвым, как хрусталь. Чутко следил за тем, чтобы публика была на высшем градусе к той главной кульминации празднества, когда следовало решительно выступать на авансцену и начинать обличительные монологи.

Так и теперь, определив по гулу голосов, что общество пришло в нужное состояние, Бубенцов, покачиваясь, отправился к столику руководства с рюмкой в руке. Начав с поздравлений, привычно своротил на стезю обличительную. Выступал в образе скромного интеллигента из Зарайска. Близорукий учитель труда в больших очках, хвативший лишку. Реквизит самый простой: поношенный синий костюм в полоску, залоснившийся на локтях, старомодный галстук с заворачивающимся кончиком, ботинки с круглыми носами и сбитыми каблуками, полурасстёгнутая ширинка — образ, вызывающий доверие и симпатию. В советских фильмах времён «оттепели» такие требовали возвращения к ленинским нормам жизни. Захмелевший учитель труда выкрикивал в микрофон свою косноязыкую горькую правду. Правда эта была тривиальна, всем понятна, поскольку состояла из бытового набора банальностей.