Виктор Рябинин - Потрошители морей

— Не совсем, чтобы так, однако, вступиться за честь дамы — это первостепенный долг каждого идальго, вплоть до смертельного исхода! Но откуда вы всё это знаете, мистер Блуд? — глаза Эскадо, как мне по крайней мере казалось, выражали священный ужас аборигена перед лицом белого проповедника.

— Я знаю всё, — гнал я без оглядки на всех парусах. — И всё же, мой друг, вы непростительно надолго оставили без внимания свою избранницу.

— Да я ещё на корабле предложил ей руку и сердце, но Менди беспричинно отвергла меня. А уже здесь я был направлен в Панаму с важнейшим поручением, поэтому пришлось прибегнуть к помощи дона Себастьяна, — чуть ли не ронял слезу де Мадуро.

— Девушка, видимо, была потрясена смертью наглого воздыхателя и не успела прийти в себя, а потому и отказала вам, — предположил я и опять попал в точку.

— Да она была не в себе с самого Барбадоса. Менди чуть ли не на следующий день плавания начала рыдать и впадать в истерику, требуя возвращения к отцу. Я больше скажу, через неделю она перестала следить за собой и превратилась в грязную нищенку с паперти собора Святого Павла. И если бы я не видел её во всём первозданном великолепии в начале пути и не воспылал бы к девушке нежной страстью, то, клянусь непорочной Фатимой, даже не взглянул бы в её сторону, не то, что убил бы человека. А этот дурак Хозе наоборот считал, что чем ниже падала своенравная островитянка, тем легче было её достичь. Зря он так считал. Менди была и, надеюсь, остаётся тверда как гранит, поэтому я и вернулся за нею, чтобы получить её согласие на прочный семейный союз.

— Похвально, — одобрил я поступок порученца, скорее всего в отношении Хозе, а потом простёр руку вверх, словно отпуская грехи, и чуть было не добавил: «сын мой». — Верь Эскадо, тебе за долготерпение воздастся сторицей, — заключил я, думая, мол, хрен тебе, морской романтик, ведь исстари известно, что баба, переменчива и забывчива, словно ветер над волной.

— Я тоже уверен в успехе. Мы в тот раз оставили Менди у торговца Вандерлога до следующего визита галеона в Порто-Белло. Дон Себастьян знает толк в воспитании непокорных и строптивых. И вот, когда «Ури де Лима», хоть и с большим опозданием, но возвратился в Красивую Гавань, а я подоспел с хорошими вестями из Панамы, моя дорогая избранница наконец-то готова насладиться истинным счастьем, добровольно связав свою судьбу с моею. Да, Себастьян добился полного послушания девушки. Естественно, за дополнительную плату и без видимой порчи товара. Менди уже полностью была согласна стать моею, но тут появились вы со всем своим Береговым Братством. Всё пошло прахом, а нам тут же пришлось прятать свои ценности. И не только золото и серебро, но и женщин, как, к примеру, мою Менди в этом подземелье.

— Это правильно и предусмотрительно, — одобрил я, — пока девушка под защитой каменных стен и любящего сердца, ей не грозит опасность!

— Я тоже так думаю. Пираты скоро уйдут, и Менди вновь будет моею. Лишь бы не передумала и не стала хвататься за кинжал, что с нею иногда случается. Хотя не думаю, что это может произойти на сей раз. Ведь капитан Эстебан должен привезти благословение от отца.

— Я сам ей при встрече передам отцовское согласие на свадьбу с тобой, мой друг, и тогда всё у вас сладится! — щедро пообещал я.

— Вот это действительно сломит все преграды к нашему счастью, — искренне обрадовался дон Эскадо, — теперь мы с вами, мистер Блуд, друзья навеки! Ах, если бы не пираты, я бы уже вёл Менди под венец!

— Да, в жизни бывают различные неприятности. Однако, в силу своей деятельности, я далёк от морских разбойников, поэтому в настоящее время не могу ничего сказать определённого об их планах.

— Я ранее, едва прозвучало из ваших уст название нашего корабля, догадался о роде вашей деятельности. Но и сейчас примите благодарность за участие в нашей с Менди судьбе. Вы истинный друг, — вновь повторил Мадура и протянул мне руку.

— Извини, товарищ, но у меня-то руки связаны, — и я показал верёвки на своих запястьях.

— Ах, да! — воскликнул новый испанский друг и достал свой кинжал.

Вот так, приятный разговор на испанском языке выводил нас с Честером не только на свободу, но и готовил встречу с дочкой Джеймса Флауера. Удача и знание чужого языка помогали нам в самую горькую минуту, а там уже как бог пошлёт, но сегодня-то мы выпутались! Так думал я, но не Честер.

— Дик, я вижу, вы подружились с этим испанским ослом, — вдруг вмешался он в разговор на чистом английском языке. — Пусть поскорее развяжет нам руки, чтобы я смог дотянуться до его шеи. Покончим с этими обезьянами, заберём твою Менди и поспешим к капитану Моргану с докладом о нашей победе. Поторопи испанца!

Чёрт возьми, но кто же мог предположить, что один из двух истуканов, стоящих по бокам Эскадо де Мадуры знает английский язык? И не только знал, а немедля перевёл слова Честера на родной испанский. И я немедля понял, что наша песенка, так славно начатая, безвозвратно спета. Правда, Эскадо попросил переводчика ещё раз повторить речь Честера, а когда полностью вник в их смысл, то больно пнул меня под рёбра своим сапогом и вышел из нашей пещерки, теперь ставшей полностью тюремной камерой, с гордо поднятой головой победителя. Честеру досталось с двух сторон от сопровождающих лиц, а я вослед удаляющимся шагам убито сказал по-русски:

— Рано пташечка запела, вот и кошечка нас съела.

Паркер понял мои слова без перевода, потому как уронил слезу то ли от боли, то ли вдогон своей беспросветной дури.

Так печально закончилась моя блестящая операция в стане врагов. Как я не крутился, но, видимо, избежать испанской удавки всё же не удастся. Если не петли, так сабли, а может, просто голодной смерти, так как в следующие двое суток нас никто не навещал.

Нет, когда мы надумали было во весь голос выразить возмущение, к нам наведался стражник, явившийся на наш зов из глубин подземелья. Однако, испанский сторож пришёл не с миром или разъяснением нашего положения, а с батогом, коим и отходил нас ото всей души, словно ржаные снопы цепом на току. Поэтому теперь мы молчали, сидя посреди пещеры спиной друг к другу, но привязанные с разных сторон к одному позорному столбу.

— Почему нас не пытают? — иногда вопрошал в темноту Паркер, ненадолго входя в ум.

— То ли забыли, то ли хранят как залог, — отвечал я в тёмное пространство, как более опытный узник.

— Но ведь сопротивление испанцев полностью подавлено…

— Как видно, не совсем, раз в катакомбах зреет партизанское движение, — утешал я сам себя, вспоминая древнюю историю Руси времён монголов и татар, но более надеясь на обмен пленниками либо выкуп заложников. Как я заметил, когда костлявая берёт за горло, то начинаешь верить в любую ересь и небылицы. Факел давно догорел, и мы ютились в сырой тьме, яко зародыши во чреве. Скоро стали слышаться потусторонние голоса, крысиная возня в ожидании скоромного обеда, а вскорости и сама Смерть выступила к нам из тьмы в белом саване и со свечой в тонкой руке. Видимо ей хотелось насладиться ужасом в наших глазах либо убедиться в правильности своего выбора. Душевного трепета я не испытывал, доверяясь всем богам которых знал, а вскоре и сам запел что-то церковное, словно на клиросе в Киевской бурсе, готовясь отойти с миром.