Камилла Лоранс - Единственный, кому ты веришь [litres]

После того, первого, телефонного звонка были и другие. Наши разговоры казались слащавыми и ужасно банальными, но всякий раз, как они заканчивались, меня охватывала любовная тоска – страх утраты, который у меня всегда сопутствует любви. Я пыталась призвать себя к порядку, говорила: «Это же вымысел, плод твоего воображения. Он влюблен в тебя, но это не ты. Ты влюблена в него, но ты его не знаешь». И параллельно у меня в голове постоянно крутилась замечательная фраза, услышанная уже не помню в каком фильме Антониони: «Быть любимым – значит жить в чьем-то воображении». Вы смогли бы дать лучшее определение? Любовь – это вымысел, плод воображения, да. Ну и что? Быть любимой – значит сделаться героиней романа. Любовь – это роман, который кто-то пишет о вас. И вы о ком-то пишете. Процесс должен быть взаимонаправленным, иначе случится катастрофа. Так вот, мы с Крисом любили друг друга, действительно любили: я жила в его воображении, несомненно жила, я чувствовала, что поселилась в его сознании. А он, в свою очередь, занимал мои мысли. Я старалась представить себе его жизнь по тем крупицам сведений, которые от него получала. От какого-нибудь детского признания, вроде «У меня дедуля в больнице» или «Я ходил с мамой к зубному», меня охватывало чувство нежного сопереживания. Крис был со мной предельно откровенен – делился творческими амбициями и планами, которые всегда противоречили друг другу; говорил, что ему вечно не хватает денег, ударялся в телячьи нежности, забрасывал ласковыми банальностями, которые делали меня беззащитной: «Ты мой солнечный лучик», «Мне хочется говорить о тебе со всеми, повсюду, всегда». Однако при этом он постоянно подчеркивал дружеский характер нашей связи, и я тоже. Я спрашивала себя, что бы сказал Жо о таких платонических отношениях, если бы Крис ему во всем признался. Жо сказал бы, что это чушь собачья.

Я звонила Крису, как правило, поздно вечером. Порой, когда выпадала моя родительская неделя, приходилось говорить очень тихо, чтобы не разбудить детей, и однажды Крис, не понимавший, что происходит, спросил, почему я шепчу. Я тотчас скинула звонок, не ответив ему, и это породило новую серию лжи. Особенно часто я вынуждена была врать после того, как в июне он уехал из Лакано, потому что семейство Жо оккупировало дом на все лето. На то, чтобы снять квартиру в Париже, у Криса не было денег, и он вернулся к родителям в Севран [26] Севρан – коммуна на северо-восточной окраине Парижа. . Все это Крис спокойно и даже как-то степенно объяснил мне по телефону. «Конечно, это полный отстой – жить у папы с мамой в пригороде, когда тебе почти тридцать семь, – сказал он, – но у меня нет выбора. – И поинтересовался: – А как у тебя с этим дела? Ты вроде бы писала, что живешь в Пантене? Это тоже рядом с Парижем. Надеюсь скоро с тобой встретиться».

Такое опасно близкое соседство меня перепугало, я поняла, что теперь будет еще сложнее находить предлоги, чтобы увильнуть от свидания. Пришлось выдумать новое препятствие. Я «призналась» Крису, что иногда говорю очень тихо, поскольку живу с… в общем, живу не одна. Он сначала подумал, будто я вместе с кем-то снимаю квартиру, но я ему растолковала, что у меня есть парень, бойфренд. Крис не сумел скрыть свои чувства – у него задрожал голос, а у меня от этого защемило сердце. «Давно?» – спросил он. «Нет, – ответила я, – но у нас уже все не слишком гладко. Он ужасно ревнивый и достает меня подозрениями». Крис сразу устремился мне на помощь: он тоже ненавидит ревность, это низкое чувство, любовный союз должен быть основан на доверии. «Я совсем не такой!» – пылко заверил он. «А у тебя кто-нибудь есть?» – спросила я. «Нет, я холостяк», – сказал Крис, и в голосе его был слышен упрек. Я и без того догадалась: некая Одри, двадцати лет от роду, мать-одиночка и помощница кассира в «Ашан-Бордо», некоторое время назад исчезла из его списка друзей в Фейсбуке. Крис порвал с ней и теперь принадлежал только мне.

Знаю, это был подходящий момент для того, чтобы положить конец нашей несбыточной связи. Но я не захотела. Не смогла. Делала шаг к разрыву – и тут же отступала, чтобы еще крепче ухватиться за Криса. Мне необходимо было слышать его голос, быть в курсе, где он и чем занимается. Нужно было чувствовать себя любимой. Крис занял место Жо, и, потеряв его, я осталась бы одна. Он стал доказательством моего существования. Но, видите ли, что удручает больше всего – что удручающе банально и даже, пожалуй, трагически банально, – так это то, что появление выдуманного соперника лишь укрепило нашу связь. Ему неведома ревность, уверял Крис, на самом же деле она разъедала его изнутри. В такой ревности есть что-то гомосексуальное, правда? Или вы скажете – инфантильное, эдиповское? Не изучали эту тему? Ладно, так или иначе, мне кажется, когда на сцене появляется второй мужчина, это подхлестывает влечение, вызывает у первого жажду завоевания. Ревность – это любовь втроем, разве нет? Из-за того, что наши телефонные разговоры с Крисом обрели тайный, заговорщицкий характер, в них вдруг появились эротические нотки. Иногда я внезапно давала «отбой» (к примеру, потому, что сыну приснился кошмар и он кричал во сне), тогда Крис забрасывал меня беспокойными, почти паническими сообщениями в Фейсбуке – посланиями перепуганного любовника. Он боялся, что наше общение по телефону прекратится или что кто-то заставит меня его прекратить. Крис терзался страхом меня потерять, но я поняла это только потом. А тогда я наслаждалась нашей связью, которая сделалась более интимной, потому что теперь ее окружала тайна; я всякий раз ждала нового разговора и надеялась на него. Иногда, конечно, меня охватывало разочарование, и вместе с ним приходили сомнения. Я привыкла к более интеллектуальному общению с мужчинами – я из тех, кто задается вопросом, как это можно жить без Пруста. Как можно говорить только о настоящем времени, а не о том, что уходит безвозвратно, о любви в телесериалах, а не о настоящей страсти, о поверхностном, не различая глубинных смыслов? Для меня это было в новинку. Впрочем, с Жо было так же, но наш физический контакт все менял: чувственность и влечение освобождают от слов, Пруст не нужен тем, кто занимается любовью. В конце концов, бросив в очередной раз трубку, я дала себе обещание никогда больше не звонить ему, поскольку это не могло заменить физической близости, а я хотела Криса все отчаяннее – его голос, его облик завладели моими мыслями. В воображении я ласкала его тело – шею, плечи, рот, все, что удалось разглядеть на фотографиях. Когда в нашем общении установилась тишина, диалог опять перенесся в Фейсбук. Однажды вечером Крис попросил меня написать ему мой номер телефона. Я отказалась под предлогом, что мой парень, которого я назвала Жилем, терпеть не может, когда мне кто-то звонит. Крис принялся настаивать, обещал быть очень осторожным, звонить, только когда я буду в командировке или в те часы, которые я установлю для него сама, – просто ему нужен такой вот знак доверия с моей стороны, он чувствует себя отрезанным, исключенным из моей жизни, он хочет обладать хотя бы крошечной частичкой меня, пусть даже набором цифр. Я не желала давать ему номер, поскольку Жо мог его случайно увидеть, догадаться, что Клер Антунеш – это я, и все рассказать Крису. Я ужасно боялась, что так и произойдет. В итоге на следующий день я купила маленький телефон и сим-карту с предоплатным тарифом Free Mobile – за два евро в месяц два часа разговоров и безлимит на эсэмэс. В список контактов внесла только один номер – Криса. В те недели, когда дети жили у отца, я писала Крису, что он может мне звонить, потому что я в командировке или мой бойфренд в отлучке. Крис стал свидетелем моих проблем в личной жизни и одновременно моей верности – я объяснила ему, что не хочу с ним встречаться, поскольку боюсь влюбиться и таким образом предать Жиля. Крис заверил, что он меня понимает (он все понимал, все!), но что я должна быть честной сама с собой. «Я уверен, однажды наши пути пересекутся», – написал он. Это был целомудренный способ сказать, что он меня любит, и я оценила его деликатность и сдержанность. Крис терпеливо ждал, он верил в наше будущее, не собирался захватывать надо мной власть. «А пока у нас есть время, давай получше узнаем друг друга», – добавил он. Так приятно было знать, что я могу доверять ему, и еще приятнее не испытывать никакого давления. С его стороны, я имею в виду. Потому что во всем остальном моя жизнь словно попала под пресс: она сосредоточилась и сжалась вокруг этой любви. Я перестала готовиться к лекциям, студенты были мне в тягость, сыновья жаловались, что я их не слушаю. Я жила в ожидании хеппи-энда, прекрасно понимая, что он категорически невозможен, меня расплющило этим прессом, я сходила с ума.