Марина Москвина - Радио «Москвина»

В черном бархате, она казалась нарисованной тушью на полях стихотворения чьей-то легкой рукой! Ее не слушают? Ну, так что ж? Разве это важно? Стоит ли соловью заботиться о таких вещах? В кольце непонимания: впереди — «закрытая» публика, за спиной — беспонтовая аккомпаниаторша, ни к дереву прислониться, ни на камень опереться. Ясно, что пора сматывать удочки.

Но, возвысив голос, Камбурова запела «Песню клоуна»:

Увы, публика осталась безучастной к переживаниям доброго клоуна. Мало того, она откровенно заскучала. Хорошо, что не затопала ногами, а ведь могла бы и помидором бросить. Вот такие простые, жестокие люди сидели в креслах Колонного зала Дома союзов…

Я скорее побежала за кулисы. Ни слова не говоря, мы с ней надели наши милицейские тулупы и стали спускаться с лестницы, а вслед нам неслось:

— Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке, а ми-имо-о про-олетают поезда. А рельсы — так уж водится, за горизонтом сходятся, где-е ж вы мои весенние года-а?..

— Вот это они будут слушать, — горестно произнесла Камбурова с видом гонимого ветрами короля Лира.

Боюсь, того праздничного вечера в Колонном зале Дома союзов хватило, чтобы погасить мою иллюзию — мол, актрисой быть лучше, чем «трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете…»

Жаль, я тогда еще не слыхала о четырехкратном отрицании тибетского мудреца Нагарджуны:

— Ни это, ни то, ни оба, ни один из них.

Клоуны — наша с Люсей особая любовь. И Солнечные, как Олег Попов, и с Осенью в Сердце, как Леонид Енгибаров. Меня Люся не прочила в цирковые клоуны. А вот моего брата Юрика самым серьезным образом собиралась благословить на это дело.

Он мог бы стать настоящим клоуном. Ему была известна тайна смеха. Я помню, как в детстве ходила за ним по пятам, ждала, когда он пошутит. Он любил Марка Твена, Ильфа и Петрова, рассказы Михаила Зощенко, Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки» — все эти книжки Юрик зачитывал до дыр. Самые смешные моменты оглашались для меня вслух, и мы с ним дико хохотали, держась за животы, катаясь по полу и дрыгая ногами, правда, я не всегда улавливала, что там смешного? Но виду не подавала. Мне хотелось, чтобы он считал меня человеком с чувством юмора.

Сам Юрик никогда не опускался до объяснений, хотя был старше меня на семь лет! Как можно объяснить, в чем соль анекдота? Особенно абстрактного? Он так отлично рассказывал анекдоты — полностью невозмутимо, а все вокруг ухохатывались. Я запомнила один и всюду им щеголяла, не находя понимания буквально ни в каких слоях населения.

Идет человек по лесу. Вдруг видит — рояль в кустах. Он спрашивает:

— Чей рояль?

— Мой, — кто-то отвечает, не помню — кто.

— А почему в кустах?

— Мой рояль, — ему отвечают независимо, — куда хочу, туда и ставлю.

Это был прямой хук в нос, неразрешимая загадка, в ее глубинах таилось буйное веселье и безграничная свобода. Я испытала потрясение бытием, вылет за пределы этого мира, когда услышала: «МОЙ РОЯЛЬ — КУДА ХОЧУ, ТУДА И СТАВЛЮ!!!»

Кумирами Юрика были Чарли Чаплин и Бастер Китон. С другом Женькой (Юрик звал его по-ковбойски Джон) они часто ходили в «Иллюзион» на старые комедии, а дома разыгрывали в лицах, как Бастер Китон с женой перевозят громоздкую тележку через железную дорогу: толкают, тянут, замешкались, застряли, вдруг смотрят — поезд!

Муж с женой обнялись напоследок, головы втянули.

А тот пронесся мимо по другому пути.

Парочка возликовала, радостно запрыгала!

Тут сзади их другой поезд — бац!

Однажды на даче в Кратове Юрик и Джон забыли зайти за мной в детский сад. Мой дед Степан с женой Матильдой обитали поблизости, в поселке старых большевиков, и воспитательница Ольга Ивановна, которая дружила с ними еще с довоенных времен, хотела сама отвести меня к деду. Но я — ни в какую. Я знала, что два эти оболтуса рано или поздно вспомнят обо мне.

Мы с ней сидели в саду. Смеркалось. Уже запахло ночными фиалками, цветками табака. В небе зажглись первые звезды.

— А ВОТ И МЫ! — по-клоунски воскликнул Юрик и прошелся колесом.

— Ю-РИ-ИК! — закричал Джон точно так же, как в настоящем цирке Михаил Шуйдин вызывал на манеж Юрия Никулина.

После чего они полчаса перед нами валяли дурака. Мы с Ольгой Ивановной покатывались со смеху. Я им, конечно, все простила, а Ольга Ивановна вообще была очарована, поскольку великий клоун Юрий Никулин приходился ей единственным и неповторимым, родным и безгранично любимым племянником.

Она рассказывала нам истории из его детства, как некоторые другие воспитательницы — про маленького Ленина:

— Дома, под Новый год, Юрочка всегда выставлял ботинки, зная, что Дед Мороз обязательно положит в них игрушку или что-нибудь вкусное. Иногда Юра несколько дней подряд выставлял ботинки — и Дед Мороз все время в них что-нибудь оставлял. Но однажды он подошел к ботинку, а там лежал завернутый в лист бумаги кусок черного хлеба, посыпанный сахаром. Это у родителей кончились деньги, — рассказывала Ольга Ивановна. — Юра увидел, возмутился и закричал: «Да что, Дед Мороз, обалдел что ли?» А его папа сказал: «Да-а, надо будет мне переговорить с Дедом Морозом». И на следующий день Дед Мороз положил в ботинок пряник в форме рыбки…

В молодости Юрий Никулин с Ольгой Ивановной у нашего деда Степана и бабушки Матильды частенько вечерами гоняли чаи. (И не только чаи!) Дед мой, Степан Степаныч Захаров, имел неповторимое чувство юмора, был большой хохмач и шутил напропалую над всеми подряд, невзирая на лица.

Рыжий, конопатый, хромой, сам себя дед называл мордоворотом.

— Я иду, а на меня все морды воротят, — с гордостью говорил он.

Дед был участником двух войн и двух революций, героической личностью. Каким-то чудом Люся сохранила богатые архивы, свидетельствующие об удивительной жизни Степана, полной опасностей и приключений, о его сумасшедшей отваге, силе духа, абсолютной преданности друзьям, а также экстравагантных выходках.

Малая толика того, что она мне рассказала, легла в основу моей книги рассказов «Мусорная корзина для Алмазной сутры».

Например, как во время Великой Отечественной войны он работал в Центральном Авиационном институте в городе Жуковском, и вахтер потребовал, чтобы Степан сфотографировался на пропуск. Деду неохота фотографироваться, его и так все хорошо знали, но вахтер, старый заводской кадр, уперся — время военное, порядок есть порядок.