Николай Сафонов - Старый дом

— В заявлении одно, а здесь суд, и нужно все повторить…

Я вижу, какими глазами смотрит на сына Алевтина Ивановна. Она все еще надеется на чудо: вот сейчас он подойдет к ней и скажет — знаешь, мать, извини, затмение нашло на нас, и они, обнявшись, вместе выйдут из зала суда. Но Юрий не подходит и не извиняется перед матерью, а, посмотрев на свою жену, довольно бойко начинает говорить. И тогда я тоже понимаю, что чуда ждать нечего. Он говорит, а я чувствую, как во мне закипает злость: «Ну, погоди, я тебе выдам…»

Это хорошо, когда приходит злость на противную сторону, ведь самое страшное в любом деле — равнодушие. По делу Алевтины Ивановны этого опасаться нечего. Я заряжен током высокого напряжения. Защищая Алевтину Ивановну, я защищаю и свою мать, и всех других обиженных матерей. А Юрий продолжает разглагольствовать. На мать даже не смотрит, зато она не сводит с него глаз. Никогда бы я не хотел, чтобы моя мать на меня так смотрела. И чем дольше он говорит, тем трезвее становится ее взгляд, и она понимает, что Юрка — это уже не ее Юрка, не тот, кого она нянчила, ласкала, дрожала над каждым его движением, отдавала ему последний кусок в трудное военное время, перед судом стоит совсем чужой ей человек, злой, жестокий и неглупый. По лицу Алевтины Ивановны вижу, что многое из того, что говорит ее сын, не соответствует действительности…

— Я понимаю, что поступаю не совсем хорошо, но и дальше так жить нельзя.

«Вот стервец, выбивает из рук мой козырь. Понимает, что к чему».

— Отдельно будем жить — отношения с матерью наладятся.

— Никогда не прощу, — не выдерживает и кричит с места Алевтина Ивановна.

— Ответчица! Будете так себя невоздержанно вести, выведем из зала, — делает замечание судья.

— А мне теперь все одно. Я лучше на кладбище пойду. Два метра положено, их-то уж никто не обменяет, чем поеду в ту дыру, куда они хотят меня загнать на старости лет по обмену.

— Ответчица! Я вам еще раз делаю замечание. Не мешайте суду работать. Дадим вам слово, выскажетесь.

Нина успокаивает мать, но Алевтина Ивановна уже сама поняла, что не сдержалась, и извиняется перед судом.

— Садитесь. И держите себя в руках. — Судья снова обращается к Юрию: — С какого времени у вас установились неприязненные отношения с матерью?

Это не праздный вопрос, и судья рано или поздно обязана была задать его. Дело в том, что при принудительном обмене судом должно быть установлено и доказано, что между сторонами существуют враждебные отношения и в квартире создалась обстановка, в которой невозможно совместное проживание, и истец, то есть Юрий с супругой, должен доказать, что источником ссор является Алевтина Ивановна. В противном случае суд при всех прочих условиях откажет в иске. Юрий мнется и не отвечает сразу. Видно, ему не легко лгать, потому что Алевтина Ивановна клялась мне, что она ни разу не ругалась ни с сыном, ни с его женой.

— Как понимать — неприязненные?

— Были ли у вас ссоры, и если были, то когда и кто может подтвердить?

— Мы же интеллигентные люди и, конечно же, никогда не дрались, не выбегали из квартиры с криками на улицу, чтобы слышал двор. А ссоры возникают у жены с матерью из-за пустяков: не так поставила детскую коляску, не там повесила тряпку. Жена в долгу не остается, всегда оговорит. Вот они и не могут ужиться.

— Какая мелочь. Из-за этого пришли в суд? — не верит ему даже судья. — Это не основание для принудительного обмена. На приеме вы расписывали такое… — и, чуть помедлив, закончила: — Что просите у суда?

— Прошу суд принудительно разменять нашу квартиру и переселить мать с сестрой в комнату восемнадцать метров, а я со своей семьей перееду в квартиру размером двадцать семь метров.

Я уверен, что этот вариант обмена у него не пройдет. И не потому, как думает Алевтина Ивановна, что суд никогда не заставит переехать ее с дочерью из отдельной квартиры в коммуналку, нет. Просто у меня есть хорошая юридическая зацепка, и судья это тоже уже поняла. Алевтина Ивановна и ее взрослая дочь — два самостоятельных члена семьи, и их нельзя по закону поселять в одну комнату. Поэтому судья и задает Юрию наводящий вопрос:

— А вы пробовали найти другой вариант обмена, и не через суд, а миром…

— Нет, это первый.

Я смотрю на жену Юрия и вижу, что она буквально рвется в бой и ждет не дождется того момента, когда судья предоставит ей слово.

— Ну что ж, послушаем, что скажет ваша супруга. Только не повторяйтесь.

Стараюсь понять ее: молодая, здоровая женщина, есть деньги, желает быть полновластной хозяйкой, а жить приходится вместе со свекровью, да еще подчиняться ей. И все же я не одобряю ее. На костях близкого человека не строят своего благополучия. Можно по-хорошему решить жилищный вопрос.

Она слово в слово повторяет сказанное мужем, кого и куда нужно переселить, и, помолчав немного, заканчивает:

— Со стороны может показаться, что Юрий плохой сын, судится из-за квартиры с матерью. Но мы долго терпели и больше не можем…

И… О! Фарисейство! Она заплакала. И впервые чужие слезы не вызвали у меня чувства жалости. Впрочем, и у судей тоже. Она, видя, что ее слезы не произвели должного эффекта, вытерла их и, как ни в чем не бывало, продолжила:

— Все не так, все не этак. Ведро не вынесешь — плохо, плиту не протрешь после приготовления обеда — тоже плохо, тряпку не повесишь на место — опять нехорошо. Она — хозяйка, а я нет, во всем должна ей подчиняться.

«Вот и показала свои коготки. Давай, давай, милая, наворачивай…» И она, словно спохватившись, уже другим голосом добавляет:

— Я не скажу, что Алевтина Ивановна такая уж плохая женщина, но жить с ней вместе нам нельзя.

— А почему бы вам не уважить пожилого человека? — задает вопрос женщина-заседательница.

Я не ожидал помощи с этой стороны и очень обрадовался вопросу заседательницы. Супруга Юрия молчит.

— Значит, не желаете отвечать?

— А как бы вы на моем месте поступили? У меня своя семья, я должна думать о ребенке, муже. Что ж, так всю жизнь и плясать под ее дудку?

— Во всяком случае, я бы на вашем месте в суд не пошла. И потом, что вы добьетесь обменом? Может, здесь кроется что-нибудь другое?

Истица молчит, сказать правду не решается. А правда простая: для них обмен — своего рода трамплин к кооперативу. Они сдадут свою квартиру государству, и им разрешат вступить в кооператив, а мать так на всю жизнь и останется в коммунальной квартире.

— Послушаем, что скажет противная сторона, — выручает ее из неловкого положения судья.

— Все, что написано в заявлении, неправда! Никаких скандалов у нас не было. Это все ее выдумки. Что касается замечания, то я действительно делала их, но только к обмену квартиры они не имеют никакого отношения. Просто она хочет вступить в кооператив, а меня с дочерью снова запихнуть в одну комнату. Всю жизнь работала, чтобы на старости лет пожить по-человечески.