Дэвид Арнольд - Москитолэнд

– Вот, – он протягивается мне комок джинсовой ткани, – мои запасные.

Спрыгнув с валуна, я беру шорты и держу их перед собой. Они намного шире в талии и намного короче, чем любые шорты из моего прошлого.

Уолт вскидывает указательный палец и разворачивается на пятках:

– Сюда, идем к моему бассейну!

Он топает по лесу, голый по пояс, бледнокожий, с юношеским пушком на груди и ногах, и заливисто хохочет, потрясая в воздухе указательным пальцем. И нужно отдать ему должное – у мальчишки в этом мире нет ничего, что он мог бы назвать своим, но поглядите, как он счастлив. Нет семьи? Нет друзей? Нет дома? Не беда. Эй, эй, он Уолт, и он жив, и этого достаточно. На фоне его ситуации мои проблемы кажутся бесстыдно подростковыми. Как будто я испорченный ребенок, что дуется и требует новую дорогую игрушку.

Я иду за Уолтом на другую сторону дерьмоямы, где темнеет озеро. Он кладет фонарик на камень и раскидывает руки в стороны, словно – та-дам! – открывает шоу.

Вода за его спиной коричневая, напоминающая ржавую жидкость, что вытекала из недр моего первого автобуса.

Отбросив мысли о дизентерии, гадаю, кто на самом деле владеет этой земли. Если меня не прикончит какая-нибудь смертельная амазонская бактериальная бацила, то пуля из ружья местного хозяина – запросто.

Я открываю рот, чтобы сказать, мол, прости, приятель, это без меня. Но почему-то говорю:

– Сейчас вернусь.

И, шагнув за дерево, быстро снимаю толстовку, обувь, носки и джинсы. «Что за хренотня, Мэлоун?» Это безумие, я знаю, но почему-то не могу перестать смеяться. Все прекрасно понимаю, но, засовывая ноги в секси-шорты, едва не наворачиваюсь из-за неконтролируемого хохота. А выйдя из-за дерева, вижу Уолта посреди озера. Он бьет по воде, плещет себе в лицо, придуривается как может.

– Что с твоей ногой? – спрашивает он, вдруг резко обеспокоившись.

– Попала в аварию на автобусе. – Я все еще хихикаю. – Но я в порядке.

– Автобус врезался? – Уолт выбирается на противоположный берег.

– Перевернулся на шоссе. Но я не пострадала, правда. Это просто царапина.

Ответ его, кажется, устраивает. Он отходит на несколько шагов и поднимает свой любимый указательный палец:

– Сделаешь вот так, Мим, хорошо? Вот так, смотри.

И несется к озеру с яростью командира времен Гражданской войны, ведущего солдат в бой. Но точно так же – или даже больше – Уолт при этом похож на долговязого пятилетнего ребенка, который только сейчас понял, для чего ему нужны руки и ноги. Он несуразен, неуклюж и сверхпрекрасен. В паре ярдов от кромки воды он спотыкается и кубарем летит в озеро. А потом его голова всплывает на поверхности, как яблоко.

– Ха-ха! Мим, ты видела? Очень хорошо получилось. Ладно. Твоя очередь.

Пячусь назад, гадая, на что еще готова ради этого ребенка, пусть он и украл мою боевую раскраску, и бросаюсь в мутные глубины. На удивление, вода освежает внутри и снаружи. После моря улыбок и смеха рот болит, но мне все равно, потому что я здесь, с Уолтом, наслаждаюсь Беззаботной Юностью Прямо Сейчас.

Маме бы он понравился.

Мы с Уолтом устраиваем короткое водно-плескательное сражение (потому что потому), а потом я плаваю на спине, позволяя озеру сочиться меж пальцами рук и ног. Луна новая, но яркая, и какое-то время я смотрю на нее здоровым глазом.

– Ты поможешь своей маме, – шепчет Уолт, и это не вопрос.

Он плавает невдалеке, глядя на меня в тусклом свете, – ничего жуткого или типа того, просто острый прямой взгляд. Рикки делал так же.

– Откуда ты знаешь, Уолт?

Он уходит с головой под воду, оставляя меня в напряженном ожидании. Потом всплывает, трет глаза и улыбается:

– Я тебя слышал. Пока ты спала. Под мостом.

Чудесно.

– Что еще я говорила?

– Что-то про фейерверки, – тихонько отзывается он. – И другие штуки. Не знаю. У меня в мыслях тоже бывают фейерверки.

Теперь моя очередь нырять. Отбрасываю назад стриженые волосы, убираю с глаз взъерошенную челку и поворачиваю голову к Уолту. Итак, он слышал о моих Важных Штуках.

– Я понимаю, – шепчет он. – Ты нужна маме. И она нужна тебе.

Бывают случаи, когда разговоры лишь выдавливают слезы. Потому я плаваю в тишине, наблюдаю за последними штрихами совершенного восхода луны, и в этот момент небесного откровения осознаю, что объезды придуманы не просто так. Они обеспечивают безопасную дорогу к месту назначения, помогают избежать ловушек. Бултыхание в озере с Уолтом – это, безусловно, объезд. И может, я никогда не узнаю, каких ловушек избежала, но… чистую душу чертовски сложно найти, и если Уолт – мой «объезд», так тому и быть. Если честно, я бы не удивилась, используй он словечки вроде «манифик».

Я закрываю зрячий глаз и смотрю на себя будто бы сверху, как могла бы смотреть на москита, парящего над горячим озером. Я вижу Мим: ее лицо, бескровное и усталое, ее бледную и блестящую кожу, ее хрупкие ломкие кости… И армию деревьев вокруг. Она плавает с мальчиком, с которым познакомилась пару часов назад, она тоскует по маме, тоскует по своей прежней жизни, тоскует по всему, что было. А теперь она плачет, потому что после моря смеха просто не может сдержать это чувство, самое худшее чувство в мире…

«Я устала от одиночества».

– Тебе нужна помощь?

Тихий голос Уолта возвращает меня в настоящее, к реальности, к объезду.

Я, Мэри Ирис Мэлоун, улыбаюсь яркой новой луне. И, вытирая слезы, гадаю: неужто все наконец изменилось?

– Да, Уолт. Еще как нужна.

Круг посвященных в тайну моей боевой раскраски довольно узок. Его не существует, если честно. Никакого круга. До аварии это был только мой секрет. А может, и до сих пор остается. Охваченные ужасом неминуемой смерти и последующей жаждой добиться успеха там, где другие потерпели поражение, – и в самом деле, нет человека успешнее выжившего – пассажиры, возможно, были заняты чем-то поважнее Мим Мэлоун, бродящей среди обломков с изрисованным помадой лицом, будто Афина, богиня войны. Надеюсь на это. Потому что от мысли, что Пончомен видел эту мою сторону мне хочется выдрать себе челку с корнем.

– С кем мы воюем?

– Ни с кем, Уолт. Стой смирно.

В свете потрескивающего костра я держу лицо Уолта в ладонях, принимая его в свой эксклюзивный клуб. Хотя без помады (которая наверняка где-то в синей палатке) приходится использовать грязь. К счастью, недостатка в ней нет.

– Ну вот, – говорю я, увенчав двустороннюю стрелку точкой посредине. – Готово.

Уолт улыбается, смеется, отплясывает джигу вокруг костра.

– Теперь я должен разрисовать тебя, Мим?

– Нет, спасибо, приятель. Я сама.

Я погружаю палец в мягкую грязь и с точностью хирурга наношу импровизированную боевую раскраску. Я впервые делаю это без зеркала, но, как выяснилось, у меня превосходная мышечная память. Закончив, хватаю еще одну банку ветчины и разваливаюсь перед огнем, еще больше чувствуя себя Мим, чем прежде. Мы с Уолтом вдвоем сидим с перемазанными грязью лицами и едим, будто король и королева не-знаю-чего… Хэмелота, наверное. Уолт отрыгивает, закрывает рот рукой и безудержно хохочет, а я думаю, с кем нужно встретиться, чтобы задокументировать этот смех как восьмое чудо света. Наконец его эхо стихает, и Уолт достает кубик Рубика.