Дэвид Арнольд - Москитолэнд

Все мы держимся за руки и улыбаемся от уха до уха.

Однажды я прочла, что в греческом языке есть четыре слова для обозначения любви в зависимости от контекста. Но, вырвавшись из машины и упав в идеальные для обнимашек руки Уолта, я понимаю, что греки ошиблись. Потому что моя любовь к Уолту – это нечто новое, доселе не названное, нечто сумасшедше-дикое, юное и восторженное. И пусть я без понятия, что эта новая любовь может предложить, зато знаю, чего она требует: слез благодарности.

Я рыдаю навзрыд.

И сильнее.

И еще сильнее.

Раздавшийся за спиной голос Бека подобен утешительному бальзаму.

– Привет, – говорит он. – Я Бек, и мы рассказываем друг другу всякие важные штуки.

Я отступаю от Уолта и вытираю слезы:

– Что?

– Эм-м, здрасте? Она беременна?

Я хватаю рюкзак, наклоняю голову и, черт возьми, снова цепляю свою ми-ми-мишную маску. Она меня погубит.

– О, ну да. Точно.

– О. Ну да. Точно. Спасибо, Мим, офигительно актуальная информация. К тому же это многое объясняет.

– Что например?

Он смотрит на вершину высокой лестницы особняка, где Кэти только что скрылась за двойными дверьми.

– Например, некое презрение к некой мачехе, из-за которого кто-то отчитал кого-то, когда этот второй кто-то поднял некую тему в кузове некоего грузовика. Догадываешься, на какой инцидент я прозрачно намекаю?

Я прячу улыбку:

– Знаешь… мне в данном случае лучше всего молча насладиться идиотизмом этой фразы.

Бек обнимает одной рукой меня, а второй – Уолта и ведет нас к крыльцу. И эта совместная прогулка полна жизни, любви и стремления к Беззаботной Юности Прямо Сейчас. Весь мой мир – с севера на юг, с востока на запад – захвачен.

– Так тебе понравился рисунок, Мим? – спрашивает Уолт, баюкая в руках программку, точно младенца.

Бек склоняется к моему уху:

– Он рисовал всю дорогу. Чуть не лопнул, так ему не терпелось тебе показать.

Наслаждаясь нашим подвижным Уолт-Мим-Бек-сэндвичем, гадаю, есть ли какая-то операция вроде разделения сиамских близнецов, но наоборот. Ну и для тройняшек.

– Уолт, рисунок шедеврален. Я его обожаю. Каждую черточку.

Мы вынуждены расцепиться, так как одновременное восхождение по ступенькам в принципе проблематично, не говоря уже о сиамских тройняшках.

– Итак, – говорит Бек. – Брат или сестра?

Я не сразу отвечаю. Просто не могу. Я писала это слово, и произносила, наверное, сотни раз в разнообразных контекстах. Но никогда вслух, относительно самой себя. Я смотрю Беку в глаза и бормочу:

– Сестра.

– Чудесно. Имя уже выбрали?

– Изабель.

Бек замирает в трех шагах от верхней площадки. Обернувшись, вижу что-то в его глазах, вроде мелькнувшей тени, но светлее.

– Что?

– Ничего.

– Ага. Выкладывай, Ван Бюрен.

Он поднимается на еще одну ступеньку, останавливается и запускает пальцы в волосы.

– Прошлой ночью в мотеле… ты, возможно, упоминала это имя.

– Что?!

Я оглядываюсь на Уолта, будто он может как-то помочь. Под помощью я подразумеваю реанимацию. Массаж сердца. Искусственное дыхание. Эти электрические штуки, которые буквально вбивают жизнь обратно под кожу. Уолт с головой зарылся в программку «Редс». М-да, полагаю, не самый лучший кандидат для электрошокера.

– Когда?

– Во время твоего… Даже не знаю, как его назвать… приступа?

Иногда у меня болит мозг. Не головная боль. Мозговая. Пусть это будет очередная медицинская загадка в бесконечной череде медицинских загадок Мим, но сейчас мой мозг просто раскалывается от боли. Я преодолеваю последние ступеньки, представляя, сколько личного могла выболтать в бреду: свои внутренние монологи, предназначенные только для меня теории, что-то очерняющее имя моей нерожденной сестры.

А потом Бек сжимает мою руку в своей, и боль в мозгу утихает. (Боль уходит, поднимается занавес, а на сцене шикарная бродвейская постановка, песня и танец – лучшее от Роджерса и Хаммерстайна.)

На крыльце перед входом нас ждет еще одна радужная вывеска:

ЗДЕСЬ ВЫ НАЧНЕТЕ ЗАНОВО

ПРОСЬБА ОСТАВИТЬ НЕГАТИВ

И НЕУВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ СНАРУЖИ,

ПОСКОЛЬКУ ВНУТРИ ОНИ ВАМ НЕ ПОНАДОБЯТСЯ.

С ЭТОГО МОМЕНТА ВЫ БУДЕТЕ ПРОЖИВАТЬ ЖИЗНЬ .

– Позорище, даже не напомнили мне дышать воздухом, – говорит Бек, с полуулыбкой распахивая дверь.

Но это не его фирменная полуулыбка, милая и застенчивая. Эта другая. Тусклая. Напрочь лишенная сияния.

– Мим, – начинает Бек, но я резко обхватываю его руками, потому что не хочу слышать окончание этой фразы.

Они не пойдут внутрь, потому что это не их путь.

Это моя деревянная шкатулка.

Я обнимаю крепко, сильно, и Уолт оборачивается – даже он понимает, что в этом нет ничего романтичного или забавного. Мои губы всего в нескольких миллиметрах от уха Бека сами по себе шепчут знакомую строчку.

Он целует меня в щеку и отвечает так красиво и так просто:

– Нет, Мим. В абсолютном.

И я вспоминаю о тех днях, когда думала, что я не в порядке, и о тех днях, когда могла бы быть в порядке, если б Бек Ван Бюрен стоял рядом и напоминал мне об этом.

Он отступает на шаг и обнимает Уолта за плечи:

– Мы начнем заново , когда ты вернешься. Да же, Уолт?

– Эй, эй, я Уолт.

– Чертовски верно. – Бек подмигивает мне.

Образ на память: два моих лучших друга в обнимку, такие разные и такие похожие, яркие, сложные и живые, на правильных местах, будто квадратики в кубике Уолта. Я затягиваю рюкзак и думаю, будут ли у меня когда-нибудь еще такие друзья.

– Чертовски верно.

Реабилитационный центр «Гора Возрождения» буквально оскорбляет взор беззастенчиво деревенскими мотивами. Я стою между маслобойкой и седлом для родео и думаю, что владельцам не помешало бы извиниться – передо мной, да, но не только. Еще перед всеми теми, кому не посчастливилось войти в эти адские двери.

На коврике под ногами плешивый орел парит над заснеженными горами. Он величественен, патриотичен и в первую очередь отвратителен. Фиолетовое солнце за горами садится на мои кроссовки цвета фуксии. В углу возвышается огромный бюст Дэниэла Буна, [9] Американский первопоселенец и охотник, чьи приключения сделали его одним из первых народных героев США. возглавляющий армию масляных картин, точно бригадный генерал: дикая рысь, фантастически прекрасный горизонт, птицы в естественной среде обитания – этот безупречно ровный строй ждет, когда мужественный генерал Бун протрубит атаку (буэ).

Нелепое превозношение.

Отыскав ближайшую дамскую комнату, я вбегаю внутрь и захлопываю за собой дверь. Но и тут не скрыться от неутомимых орлов. Они летят следом, хлопают крыльями, парят, кружат, ныряют, стремятся вырваться из плена вышитых обоев. Над унитазом висит ацтекский гобелен, добавляя… не знаю, наверное, бирюзовую изюминку в общий котел. На раковине ютится миниатюрный кактус в горшке, кривой и одинокий.