Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Да никуда они не летят, – устало ответила Алиса. Стиральная машинка выключилась, и она принялась развешивать вещи на сушилку. Их влажность явно давала понять, что от Вадима на эту ночь уже не избавиться.

– С тельняшкой поосторожней, она очень ценная!

– Что ж ты ее всю расхреначил? – проворчала Алиса себе под нос, но повесила ее очень аккуратно.

– Это отцовская, памятная. А ты что так смотришь? – взвился Вадим на Капусту.

– Да ничего. Что я вещей его не видел, что ли?

– Эта еще с молодости его осталась. Раритет.

– Да хоть со старости, мне как-то все равно, – пробурчал Капуста, не глядя ни на Вадима, ни на тельняшку.

– Ой, прекратите оба.

– Вы скучные, давайте что-нибудь придумаем, поиграем во что-нибудь, – великодушно прекратил Вадим, – а то у меня от ваших рож скулы сводит.

– Придумай уж что-нибудь, сделай милость!

– Есть много разных игр на сообразительность…

Выключилось электричество. Световой день уже пошел на увеличение, и темнота еще не успела накрыть город, но сумерки, особенно с неработающими фонарями, были даже хуже – пространство вокруг превращалось в однородную серо-синюю кашу, в которой перемещаться можно было только на ощупь.

– Давайте начнем с игры «посветите мне телефоном», – мрачно сказала Алиса, и полезла по шкафам искать свечки. У запасливой тетки была целая коллекция из «Икеи» – с ядовито-химозными запахами, разными цветами, формами и подсвечниками. Всю эту свечную гвардию Алиса принялась расставлять по кухне.

– А что, уютно даже стало, – оценил Капуста, двигая самые большие, пузатые свечки в центр стола, – сейчас нужно всякие песни армейские петь под гитару, в такой-то обстановке.

– Ты и в армии-то не был, какие тебе песни, – буркнул Вадим, скатывая шарики из воска, и расставляя их перед собой.

– У меня язва, не брали меня в армию, а песни я все равно знаю.

– У всех у вас, у филонщиков, язвы…

– Тебе прямо так в армии понравилось? – спросила Алиса, легонько пнув Капусту под столом, намекая, что лучше промолчать. Эта тема часто становилась инициатором конфликтов между братьями, Вадим бил себя копытами в грудь, что мужчиной можно стать только после армии, на что Капуста флегматично отвечал, что мужчины он здесь все равно в упор не видит, и начиналось.

– Да нет… Куда там нравиться, там же песец полный, – неожиданно и тихо согласился Вадим, продолжая выстраивать перед собой восковые шарики. Капуста молчал, так же задумчиво глядя перед собой и сдвинув брови, и Алиса, не ожидавшая такого поворота, удивленно на них уставилась. В этот момент они впервые показались ей похожими – то ли из-за одинакового выражения лиц, то ли в неровном свечном освещении, и вспомнились слова Эли о поделенной надвое личности, – особенно в первый год, полный песец. Я два года отслужил, это уже после моего дембеля срок уменьшили вдвое, а я полную лямку оттянул, по старинке, по хард-корному.

– А институт?

– Я на заочке учился, потому и забрали. После продолжил… Потом все равно на последнем курсе бросил… Да в жопу все. Музыку включу.

Пока он после своего неожиданного откровения деловито копался в телефоне, Капуста выразительно посмотрел на Алису и, скосив глаза на Вадима, щелкнул по шее. Впрочем, после вчерашнего вина да на сегодняшнее пиво щелкнуть можно было и Капусте, и самой Алисе, и она пожала плечами.

– Вот это, для начала.

Запел Шевчук:

– Мы когда только сюда приехали, я в Адлере сначала работал, – улыбнулся уголком рта Капуста, – пробки страшные, приходилось выходить из дома очень рано, чтобы вовремя доехать. И мне нравилось каждое утро именно эту песню слушать, можно сказать, мой день с нее начинался, пока я полуспал в автобусе, привалившись к стеклу.

– Она какая-то зловещая, – сказала Алиса, – «а мир за окном так страшен и груб»… Бррр… Реально, прямо мурашки каждый раз.

– А мне нравилось. Такое море гладкое и большое за окном, буны, пустые пляжи, солнце только недавно встало и небо совсем прозрачное, и это – «твоя земля в неоновом рассвете». Заряжало на целый день по правильному.

– Шевчук вообще заряжает по правильному, – вставил Вадим.

– Не всех.

– Брось, Шевчук всем нравится.

– Никто не может всем нравиться, вот Лисе не нравится, например.

– Не нравится, – подтвердила Алиса, – он категоричный слишком.

– Так ты дура просто слишком!

– А, – разочарованно размазалась Алиса.

– Ты за языком следи!

– Вы, я смотрю, вообще категоричностей не любите! Ладно, давайте все-таки поиграем во что-нибудь.

– Во что?

Вадим важно прошелся по кухне в своей клетчатой императорской мантии и снова плюхнулся на стул, впившись в Алису глазами. Огоньки свечей на столе плясали от их дыхания.

– Будем играть в откровения.

– Нет такой игры, – возразила Алиса, невольно отодвинувшись от его взгляда.

– Значит, будет. Откровения, откровения… Откровения о страшном, во!

Капуста еле слышно матернулся.

– Но-но, – Вадим пихнул его локтем, и тот скривился уголком рта почти в той же манере, что обычно улыбался.

– Ну, начинай тогда.

– И начну.

Алиса с Капустой одновременно подняли на него глаза, но Вадим не стушевался:

– Когда я был маленьким, меня много чего пугало. Например, страшная Чума из фильма «Сказка странствий». Или момент в постановке 1973 года, когда нищие окружают Иисуса плотным кольцом и распевают «Си май айз, ай кен'т хадли си! Си ми стенд, ай кен'т хадли уок»…

– Что за бред! – Алиса даже разозлилась. – И это твои откровения?

Она посмотрела на Капусту, пытаясь найти поддержку, но тот подозрительно замкнулся в себе, и теребил край салфетки, не обращая ни на кого внимания.

– А тебе нужны прям откровения откровений? – с издевкой спросил Вадим, кинув в нее самый маленький восковой шарик из своей армии.

– Да! – Пиво вдруг как-то агрессивно развернулось у нее в голове, и она даже привстала, облокотившись на стол двумя руками. Ей надоел этот странный человек, разбрасывающийся словами направо и налево и заполнявший своим гонором все пространство вокруг, включая даже сушилку для белья. – Вспомни что-нибудь реально страшное из детства! Вот чего ты боялся? Или ты бесстрашный?

Она была уверена, что он ничего не ответит. Или пошлет куда подальше. Или резко начнет говорить на другую тему. Но после паузы Вадим все-таки ответил, глядя не на Алису, а только на огонек свечи, который отражался в его зрачках желтыми всполохами. Такие же всполохи играли и в грустных глазах Капусты.

– Самое страшное происходило каждый день, – сказал Вадим каким-то странным, ломающимся голосом, – около восьми вечера, когда хлопала входная дверь и на крючок в прихожей вешалась милицейская фуражка. Это значило, что отчим дома. Я не помню точно, когда он появился, но помню день, когда он прибил этот крючок к стене, на уровне своего плеча, чтобы ему было удобно. И каждый день, в восемь вечера, из угла, в котором я любил сидеть, чтобы никому не мешать, я видел сначала его руку, а потом эту фуражку. Для меня это было как… как будто щелкала мышеловка. Бац! – и я прижат до самого утра, когда в обратной последовательности, сначала снималась фуражка, а потом исчезала рука…