Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

Всем троим было не по себе, и все трое это ощущали, словно у этого состояния был запах, который пробился сквозь одежду и распространился по комнате, заглушив собой запахи шведских ароматизаторов. Капуста продолжал теребить салфетку, Вадим, прищурив один глаз, смотрел в никуда, или, наоборот, как показалось Алисе, внутрь самого себя. Свечные огоньки плясали в воздухе. Алисе хотелось провалиться сквозь землю.

– А твою маму он тоже бил? – тихо спросил Капуста, не глядя на него.

– Не знаю… При мне – нет, даже тогда, в смысле, сейчас-то бы он явно не стал этого делать. А тогда… не знаю. Меня, в общем-то, он тоже при матери не бил…

– Но она ведь знала, что вы не ладили?

– Не ладили? – Вадим зло усмехнулся, и Капуста, посмотревший на него, снова опустил глаза. – Знала. Просто «не ладили» – понятие растяжимое. Я тоже не идеальный. Мог набедокурить. Часто что-то делал на зло. Я, когда расстроюсь, всегда делаю все на зло. Но… Она не знала, насколько мы не ладили, и, надеюсь, уже не узнает. Это все в прошлом. Уже не имеет значения.

– Для нее или для тебя?

– Для жизни. Я думаю, он все-таки раньше мог бить и ее, по крайней мере, когда был сильно пьяным, а он часто бывал сильно пьяным. Но она, как и я, не хотела в этом признаваться. Это было что-то вроде нашей грязной тайны, постыдной, грязной тайны. Однажды, когда мать была на ночной смене в киоске, мы с отчимом сильно повздорили, мне лет девять было. Я только вернулся домой, разулся, снял куртку, а он уже пьяный в говно был, что-то начал мне говорить, а я ему отвечать. Надо было промолчать, но мне когда адреналин по голове шарахает, я уже молчать не могу, и огрызаюсь до последнего, в армии это тоже со мной дурную шутку играло, один раз даже в лазарете проснулся… Короче, в итоге он меня взял за шкирку, как котенка, и выкинул на улицу, мы на первом этаже жили, первая квартира от входа в подъезд. И закрыл дверь, и подъездная тоже захлопнулась. А на улице зима, мороз, темно, вечер уже. Я побегал по сугробам немного… а я же без обуви, в одних носках, штанах и свитере вязаном. Надо было сразу куда-нибудь к друзьям идти, но я так злился, так ревел, что ничего не мог сообразить… потом кто-то вышел из подъезда, и я прошмыгнул внутрь, так и просидел там всю ночь возле батареи…

– А домой не стучался? – почти шепотом спросила Алиса. Игра в откровения ей совсем не нравилась. От всего услышанного хотелось встать под горячий душ.

– Нет, конечно, – гордость. Да и отчим уже храпел, наверное. Короче, утром я догадался подняться на седьмой этаж к однокласснику, его родители уже ушли на работу, он дал мне поесть и что-то обуть-одеть, чтобы дойти до школы. Потом я слег с воспалением легких, отчим извинялся и просил ничего не говорить маме, «чтобы она не плакала», а мама удивлялась, где я мог так заболеть… Но это из такого, из серьезного… а обычно, нужно было просто забиться в угол, от греха подальше, чаще мне удавалось. Пока он ужинал, я мог сидеть в комнате, в темном углу за стенкой, а когда он шел в комнату, я шел на кухню типа делать уроки. Почему-то вертелась в голове песня про боксера «Наутилуса», ну, знаете, – «Когда я кусался, или портил игрушки, когда выходил один за порог…» У мамы на кассете была, мне она больше всех у «Нау» нравилась. Я тоже падал на колени и молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взрослением… И еще любил включать настольную лампу и пальцами играть в театр теней – там я тоже представлял, как дерусь с боксером… Вот так -

Вадим переставил свечку и выставил перед ней из-под стола два указательных пальца, левый – на две фаланги, а правый – целиком. На противоположной стене появились две тени, которые детское воображение, безусловно, могло сделать двумя человечками, маленьким и большим.

– И мы с ним дрались, с моим Боксером, – тени на стене стали по очереди бить друг друга, – и, конечно, я поначалу проигрывал. Я ведь маленький. Но я представлял, как я расту, и становлюсь с него ростом (левый палец вышел на еще одну фалангу вверх), и тогда мы уже равны, а, может быть, я даже сильнее…

– Он был моим личным Воландом Де Мортом…

– Боксер?

– Да, мой Боксер…

– И это случилось? – спросила Алиса, обняв себя руками, будто ей было зябко. – Ты его победил?

– Победил… Но только после армии. Без боя. Просто я вернулся другим человеком – выше, сильнее… Посмотрел на него – и победил. И он тоже это сразу понял. Что я вырос, и что я больше не буду прятаться и сидеть в углу. Все было кончено для нас в тот момент. Я в тот же день взял молоток и сбил крючок со стены, хотя фуражка на нем уже давным-давно не висела. На него теперь мама вешала свою сумочку. Но я все равно его сдолбил.

– Одного не пойму, – проговорил Капуста, – твоя мама так легко выгнала отца, но терпела этого мудака столько лет, и сейчас терпит…

– Тут все просто. Во-первых, она этого мудака любит. Во-вторых, отчим как-то особенно привлекателен для женщин, может, этим-то и привлекателен. Своей силой, когда и хочется, и колется. А отец – просто веселый распиздяй.

– Да что уж в нем веселого…

– Не понимаю, что тебя не устраивает? – Вадим развернулся к нему всем корпусом и ткнул в плечо. – Ведь он к вам ушел? Не от вас – к вам!

– Ему просто некуда было больше идти! – Капуста почти закричал. – Он пошел в единственную дверь, которая была для него открыта!

– И тогда, давно?

– И тогда, и потом, и всегда! Он не делал выбор, все решила ситуация, и наши матери. Если бы твоя мать его не выгнала, он бы остался с вами, это было бы проще всего.

– Моя мама, – гордо протянул довольный Вадим, – горячая штучка! Скажет, как отрежет!

– А моя – холодная, и он просто пошел туда, где было не так горячо.

– Но потом-то он ходил к вам. К тебе. Он выбрал тебя своим сыном тогда. Чего тебе еще надо было? Чего ты такого от него хотел?

– Не знаю, – сдался Капуста. Салфетка раскрошилась в его руках, и он устало потер виски, – я хотел… Я хотел, чтобы он ушел. Я хотел, чтобы он остался.

– Ты – дебил! Я всегда хотел, чтобы он остался. И я всегда хотел быть мальчиком, к которому он ушел.

– А я всегда хотел быть мальчиком из основной семьи. Без прочерка в свидетельстве о рождении. С фамилией отца, а не с девичьей матери. Который по закону родился, а не с боку-припеку…

«Они похожи на одного человека, разделенного надвое – кому-то досталось одно, кому-то другое, и когда они вместе, то чувствуют себя сильнее. Чувствуют себя кем-то целым… хоть никогда в этом друг другу и не признаются. Словно каждый из них заполнил какую-то пустоту в другом…» – вспомнились Алисе слова Эли.