Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Типа, «бой, ю гонна кэрри зет уэйт э лонг тайм»?

– Да. Я нормально отношусь к сегодняшнему себе. Конечно, не фонтан, но тут уж ничего не поделаешь!.. Я очень боюсь потерять себя, потеряться вообще в этом мире, а я – это все плохое, и все хорошее, что у меня было. И даже часть из этого я не хочу терять, не хочу забывать. И даже если это действительно плохо, даже если это ничему меня не научит, пусть это будет со мной.

Может быть, поэтому ей хотелось держаться за него, как за маму? Может, вот именно этой чьей-то спокойной, честной уверенности ей не хватало все время? Мать была для Алисы идеалом, Богом, как смеялись они над Павлом, мать могла выйти из любой трудной ситуации, но, по сути, хотя напористости ей было и не занимать, она всегда шла обходным путем. Когда разваливалось что-то одно, она начинала строить что-то другое, тут же, рядом, а старые развалины просто сметала в сторону, чтобы те не мозолили ей глаза, но было ли это правильным?..

– А чего бы хотел ты?

– Я хотел бы стать лучше со временем, – улыбнулся Капуста, беря ее за руку, – сразу ведь так быстро-то и не получится.

– А бы хотела прожить все заново, но уже без ошибок, – всхлипнула Алиса, утыкаясь ему в плечо, – и принимать только правильные решения. И пройти самым коротким путем…

– Это утопия. И короткий путь – не значит легкий или правильный. Пойдем?

Алиса кивнула, и они медленно побрели дальше. Ей всегда нравилось слушать чужие размышления, смотреть на чужие методы жизни, но каждый раз после этого ее охватывало неприятное осознание того, что своего метода у нее попросту нет. Мама всегда знает, чего она хочет, Капуста знает, даже нервный Вадим знает, а она, Алиса, плывет по течению и не знает вообще ни черта. Хочется всего сразу – быть послушной и своенравной, забывать и помнить, меняться и оставаться прежней, быть ребенком и взрослым. Значит ли это, что не хочется ничего?

Капуста резко остановился. На одном из пляжей были Эля и Вадим. Эля сидела вполоборота, а Вадим что-то ей возмущенно выговаривал и, как обычно, агрессивно размахивал руками. Шум волн съедал все другие звуки, и эти двое напоминали рыбок, беззвучно шевелящих губами. Капуста глядел на них долго, со странным выражением на лице, Алиса чувствовала, как сжались его пальцы на ее плече и подумала, что такое лицо может быть у родителя, смотрящего на свое больное обреченное дитя. Потом он непроизвольно прижал ее крепче к себе и хотел пойти прочь, но Вадим их увидел.

– Эй, дурни, – закричал он, перекрикивая волны, – вы купили фейхуи? Наварите для меня тоже, я маме отправлю!

– Ладно! – прокричала Алиса в ответ. Капуста ничего не сказал. Эля не обернулась в их сторону. В сумерках не видно было ее лица. Алисе захотелось скорей в теплую теткину квартиру облизывать зеленую от варенья ложку.

А потом одним днем наступила весна. Вернее – ее южное подобие, для настоящей весны, по мнению Алисы, нужен был гораздо больший временной разгон – увеличение количества солнца, первые оттепели и капель с крыш, проплешины талого снега, запах грязи и первый день «без шапки и в солнечных очках», и только потом уже – постепенное озеленение. В Сочи ничего этого быть попросту не могло – солнечных дней было навалом и зимой, пальмы как были зелеными, так ими и остались, а сугробов и капели не было вовсе. Просто в один день Алиса заметила, что практически все деревья начали цвести, некоторые даже на голых ветках, без листьев.

– Листья еще не вылезли, а деревья уже расцвели, разве такое бывает?! – удивленно спрашивала Алиса у тетки. Тетка ужинала мацони с зеленью и бутербродом с щучьей икрой, «очень полезной для женского здоровья». Ее рацион вообще фонтанировал всякими полезностями – в одном бразильском орехе – суточная норма селена, свежая печень повышает гемоглобин, корень сельдерея богат витамином С. Судя по всему, у нее были серьезные планы на оставшуюся жизнь.

– Эта алыча, – ответила тетка, – она сначала цветет, и только потом зеленеет.

– Странно так. Это, получается, весна уже началась?

– Тут межсезонье слабо выражено. Осень – еще более или менее, можно застать, а весны, считай, нет. Скорее, зима переходит в лето.

– Жаль. Я больше всего весну люблю.

– А я люблю, когда тепло, – отрезала тетка. Ее манера вести разговор часто напоминала Алисе разделку мяса на рынке, когда чьи-то умелые руки точными, выверенными взмахами топора делали из туши порционные куски, – мне такая весна, как в Омске, со всем ее говнищем из-под снега, даром больше не нужна. Про зиму я вообще молчу.

– Разве это зима! Вот в Сургуте…

– Ой, все, все! Там вообще одни медведи должны жить! А человек должен жить там, где тепло.

– Мне кажется, что человек должен жить там, где ему нравится, – неуверенно возразила Алиса.

– А я что говорю? – удивилась тетка, убирая баночку с икрой в холодильник. – Слушай, завтра куплю черемши, сделаю салат, ты обалдеешь, как это вкусно!..

После зимы, которая не была зимой, все же приятно было снова надеть ветровку и много гулять по цветущим аллеям, фотографируя для мамы и алычу, и прочие диковинные растения. В Омске основным атрибутом мезсезонья была коричневая, вязкая грязь, размазанная по дорогам, летящая из-под колес, окрашивающая любую обувь в одинаковый цвет. Все дело было в глинистой почве; Алиса помнила, что когда на уроках ИЗО в начальных классах просили принести глину для лепки, найти ее никогда не составляло труда, они собирали ее в пакетик прямо возле дома, притом, где бы и с кем бы она не жила – хоть с мамой, хоть с папой, хоть с обоими дедами – родственники могли меняться, но глины всегда было хоть отбавляй. В Сочи же, даже во время дождя, грязи, в ее омском понимании, не было, в крайнем случае, при сильных наводнениях, землю с клумб могло вымывать на асфальт, но после дождя резко выходило солнце, подсушивая остатки апокалипсиса, и дворники самых разных национальностей быстро все расчищали. Большей проблемой был сам дождь, когда минут за пятнадцать забивались ливневки, и вода поднималась где-то по щиколотку, а где-то и по колено, топя машины и производя полный коллапс на дорогах.

Алиса ехала домой с учебы и пыталась разобраться, была ли она все-таки «гражданином мира» или нет. За окном автобуса мелькали крыши и пальмы, вдалеке маячило море, день был солнечным и веселым. Она ездила этой дорогой уже много раз, и видела море, кажется, уже во всех его ипостасях – пронзительно голубое, как сейчас, серое, сливающееся с хмурым небом, светлое, яркой полосой бликующее у горизонта, темное месиво с мигающими огоньками… Мама бы непременно улыбалась, глядя на него каждый раз, для Алисы же оно было обыденной декорацией, будто кто-то сверху менял разные слайды под настроение. В сургутской зиме, в сибирском межсезонье была своя прелесть, не то, чтобы Алисе ее здесь сильно не хватало, скорее, это субтропический климат был для нее слишком иррациональным, и если бы можно было выбирать, она бы, конечно, выбрала бы место, где были бы выражены все четыре сезона, как она привыкла. Алиса на самом деле скучала по омской весне с ее неспешным ходом, свежими запахами, медленной сменой одежды, но значило ли это, что она настолько хотела вернуться? Человек должен жить там, где ему нравится. Ей здесь нравится? Нет. А где нравится? Мама бы перепробовала уже сотню мест, папа осел бы там, где лучше жилось, а может быть, и перемещался бы вместе с мамой, но без них двоих Алиса не знала, что предпринять. Возможность самостоятельно выбирать путь, может быть даже, самый короткий, как она говорила Капусте, манила, но еще больше пугала. Ее всегда кто-то страховал – в силу ли возраста или воспитания, но чей-нибудь голос обязательно говорил, куда надо идти, а чья-то рука тащила вперед, если у самой идти не получалось. Алисе нравилось думать про свое угнетение и этим голосом, и этой рукой, но отказаться от них было попросту страшно. Капуста утверждал, что грань самостоятельности слишком размыта, чтобы взять за основу определенный возраст или социальный статус, и никакое озарение свыше не даст тебе понять, что твое время пришло, и можно идти дальше самому. Но разве не он же признавался, что до последнего момента пытался утвердиться в обратном?