Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

– Соломош, – от таких ласк Соломон Петрович совсем поплыл, а Тамара Алексеевна задумчиво на него уставилась, словно впервые увидев. – А как мы познакомились-то, помнишь? Сколько нам лет было?

– По девятнадцать исполнилось, Тамарочка, по девятнадцать. Ты, помнишь, сценарий про космос написала? «Астероидная зависимость» назывался. Чудной такой…А я тебе насчет звезд помогал, рассказывал. Задники даже рисовал, помнишь?

– Помню, Соломош, помню. А чего ты меня звать с собой перестал-то?

– Куда, Тамарочка?

– Как куда? На крышу.

– Так ты телескоп чуть не разбила, Тамарочка, телескоп отцовский же, – виновато запричитал Соломон Петрович.

– Пойдем сейчас? Кассиопею мне свою покажешь.

– Так это, утро, Тамарочка, солнце светит. Нельзя на крышу.

– Нельзя на крышу… – Тамара Алексеевна поджала губы. Ей захотелось расплакаться.

– Но на лодочки можно, Тамарочка. Поедем? – Соломон Петрович присел к жене на диван и осторожно сжал ее крепкую руку.

– Ты ж не увезешь меня, доходяга, – нараспев проговорила Тамара Алексеевна. Ей так тепло стало, так лучисто. На лодочках ее часто Соломон катал, но в молодости, когда она еще не была такой полной.

– Увезу, Тамарочка, увезу! – Соломон Петрович с любовью прижался к пышной груди жены, от удовольствия закрыв глаза.

И увез же, увез. Соломон Петрович ловко орудовал веслами, а Тамара Алексеевна лежала, прикрыв глаза. Вода мягко обтекала корму лодочки, яркое солнце припекало щеки и нос, а Соломоша пел про смуглянку – молдаванку. Тамаре Алексеевне было хорошо.

А вечером, когда почти стемнело, они вернулись домой. Тамара Алексеевна приготовила свой фирменный сливовый пирог, Соломон Петрович набрал детей по скайпу, и они все долго-долго в общей конференции болтали о весне, цветах и звездах.

Тамара Алексеевна уже и не помнила, когда у нее был такой выходной: когда ты сидишь в кресле и уставший-уставший, а на душе радостно, хорошо.

Ночью Соломон Петрович отвел жену на крышу, и они долго-долго смотрели на звезды. Было так на самом деле или Тамаре Алексеевне показалось, но много камешков свалилось с неба в ту ночь, чтобы с ними поздороваться.

– Соломош, а что с нами стало-то, а? Постарели?

– Да что за глупости, Тамарочка, – Соломон Петрович целовал руки жены, мягко и тепло заглядывая ей в глаза.

– А я злая стала, изменилась, Соломош. Это потому, что совсем забыла, как быть молодой.

– Да причем тут старость-молодость, Тамарочка? Вот изменился я, скажи мне?

Тамара Алексеевна смотрела на детские глаза мужа, в которых всегда играли искорки, и понимала, что тело его постарело, волосы почти все повыпали, да внутри остался он все тем же мальчишкой с отцовским телескопом под мышкой и тысячей ярких мыслей в голове.

– Это потому, Соломош, что ты о звездах мечтал? Это тебя сохранило?

– Дурочка ты у меня, Тамарочка. – Соломон Петрович нежно прижался губами к щеке жены. – Это все потому, что я с любимым человеком всю жизнь прожил.

Тимка раздраженно отодвинул от себя ноутбук, сдернул наушники и тут же опасливо прислушался. Не проснулась ли мама? Снова закатит скандал, мол, сидит он сутками в этом компьютере, отупел уже в край, мира не видит. Тимофей поднялся на ноги и устало расправил затекшие плечи. Глаза наутро опять будут красными, сейчас они слезились и болели. Словно сунули под веки раскаленного песка и велели моргать до тех пор, пока слезы все не вымоют.

Сквозняк потянул из соседней комнаты, зазывая Тимку на улицу. Мальчик захлопнул крышку ненавистного ноутбука и на цыпочках прошел по коридору. Если мама проснется, можно все свалить на кота: он всегда по ночам просился на улицу.

Дверь заскрипела громко и протяжно. Отец всхрапнул, а мама недовольно спросила:

– Тим, ты? Уже третий час, опять не спишь?

– Мам, я Барсика выгоняю, – шепнул Тимка и выскользнул на улицу.

Даже удушливым, раскаленным летом, ночь была освежающей, приятной. От кирпичей дома шел жар, от разогретой плитки поднималось тепло, даже металлические карнизы еще не остыли. Но прохлада лилась в мир с самого неба: такого черного и глубокого, как нутро могучего кита, проглотившего все, что было на земле. Тимка запрокинул голову и невольно охнул. Сегодня млечный путь показался во всей красе. Мальчик улыбнулся, благодаря сквозняк и проваленную миссию.

Тимка уже собирался бежать в дом за подаренным дедом телескопом, но услышал мурчание кота. Другие коты мурчали мягко, почти незаметно. Но Барсик грохотал, как трактор, его трудно было не узнать. Тимофей подошел к соседской сетке и удивленно уставился на девчонку, в чьих руках нежился его рыжий кот. Она сидела на небольшом пне, оставшемся от старой вишни. Тима еще год назад помогал отцу ее спилить по просьбе старенькой соседки. Девчонка уставилась в небо и улыбалась сладко-сладко, как будто спала. Тима раньше не видел таких улыбок у бодрствующих людей. Таких настоящих и спокойных.

– Эй, – почему-то обиженно позвал мальчик, – Это мой кот.

Девчонка обернулась. Лицо ее, все перечеркнутое сеткой, казалось совсем некрасивым. Глаза только блестели как-то по-особенному, как звездочки.

– Прости, я не знала.

Девочка поднялась с пенька и поднесла к забору Барсика. Кот недовольно заурчал, блеснул хищными глазами и в один миг перемахнул через сетку. Он уселся у ног Тимки и начал вылизываться.

– Ты тоже вышел посмотреть на звезды?

– Чего на них смотреть? – буркнул Тимка и, схватив кота под мышку, ушел в дом, демонстративно хлопнув дверью.

– Тимофей? – теперь уж позвал папа. Наверное, мама локтем ткнула его, чтобы он утихомирил сына.

– Я воды вставал попить. Ложусь, ложусь.

Тима закрыл дверь в свою комнату и тут же открыл. Без сквозняков летом туго живется. А после уличного воздуха, воздух в доме казался спертым, неживым. Тимофей уложил кота на грудь и уставился на потолок. Лето уже почти доползло до середины, вот уже аж три недели прошли, и вдруг оно стало каким-то непривычным. Совсем особенным.

Наутро Тима проснулся недовольным и очень уставшим. Полинка встала рано, у нее завтра предстоял один из страшных экзаменов. Тимке не нравилось думать про эти экзамены. Вот, Полинка их сдаст и уедет куда-то далеко-далеко. Насовсем. Конечно, сестра стала уже взрослой, с ней практически ни о чем не поговоришь, но без нее и ее дурацких историй про луну станет очень тоскливо. Тимка это точно знал.

Мальчик взял чашку и побрел на огород, заедать грусть малиной. В этом году урожай ее выдался совсем никудышный, и Тимке пришлось грустить еще и поэтому.

– Привет, – донеслось с соседнего огорода.

Тимка кивнул надоедливой рыжей девчонке и тут же нахмурился от зависти. В ее ведерке малины раза в четыре больше было. И ягоды еще такие крупные, сочные. Она специально что ли?