Мо Вивенди - Тот самый

Я помнил: Алисе было противно. Я предал нашу связь.

– Он не умрёт. Он не может умереть, это же Гор.

Я кивнул, соглашаясь, и взглянул на Алису. Нижняя губа слегка дрожала, словно Алиса собиралась заплакать. Спутанные волосы, заправленные под водолазку, обрамляли перепачканное лицо.

– Там есть туалет. Прямо и налево, – ответил я. – Можешь сходить умыться. У тебя руки в крови.

– Он не умрёт, – повторила Алиса дрожащим голосом.

Сейчас Алиса больше всего напоминала мне маму, и это сходство пугало.

– Он не умрёт, – сказал я то, что Алиса хотела услышать. – Идём.

Я встал, собираясь приобнять Алису за плечи, но быстро одёрнул руку: я вспомнил, что ей всё ещё противно. Я не знал, как она отреагирует на моё касание, поэтому просто кивнул, и Алиса медленно поднялась. Сейчас она не была похожа на прежнюю себя: заплаканные глаза, бледная кожа, спутанные волосы. От Алисы, любившей находиться в центре внимания, остался только яркий след в виде тёмно-лиловой помады на губах.

Мы молча дошли до туалета. Алиса бесшумно скользила по кафелю подобно призраку, не оставляя следов. Я стоял у холодной стены, скрестив руки на груди, пока Алиса умывалась. Она брызгала на лицо холодной водой и стирала помаду, будто тёмный слой на губах причинял ей физическую боль. Когда Алиса закончила, кожа вокруг её рта покраснела.

– Я видела, как его сбили. Просто сбили и уехали. Оставили умирать на дороге…

– С ним всё будет в порядке, – быстро успокоил её я, глядя в отражение в заляпанном зеркале.

– А с нами?

Вопрос повис в воздухе без ответа.

Я молча пожал плечами, и Алиса, не оборачиваясь, посмотрела на меня в отражении. Наши взгляды встретились. В осунувшемся лице и в хрупкой фигуре я неосознанно искал сходства – доказательства, что мы всё ещё были семьёй.

«Всё ещё», – мысленно повторил я и заметил, что сочетание слов всё ещё носило оттенок безысходности. Обычно так говорили, когда всё хорошее должно закончиться: я всё ещё тебя люблю, я всё ещё в тебя верю, я всё ещё … Каждое всё ещё неизменно сменялось безразличием. Когда человек произносит всё ещё, можно начинать отсчитывать секунды до неминуемого конца. Всё ещё – это бомба замедленного действия, которая обязательно взорвётся и ранит тебя осколками.

– Кажется, кто-то говорил, что во время апокалипсиса выживем только мы и тараканы, – я усмехнулся, но получилось совсем невесело. Уголки рта опустились, будто их тянули железными крючками вниз.

– Ты разговаривал с Киром?

Она сорвала бумажное полотенце и вытерла руки. Я отвёл взгляд.

– Нет, не разговаривал.

Алиса тщательно вытирала лицо до красноты, а я разглядывал трещины в кафельных стенах.

– Я не знала, что ты такой. Ты ничего не говорил.

– Я и сам не знал, кто я. К тому же… – я замолчал, подбирая слова, но ни одно из них не казалось мне правильным. – Неважно, кто тебе нравится, важно – почему.

Алиса молча кивнула. Я повернул дверную ручку, и мы вновь оказались в светлом помещении. Мы были не самой образцовой семьёй, но всё же мы ею были. Как только дверь хлопнула, Алиса быстро подскочила с места, словно только и ждала этого звука. К нам подошёл ветеринар.

Я отстранённо слушал их разговор. Наркоз, сломанная лапа, внутреннее кровотечение, разбитая мордочка, гематомы и ушибы. Наш Гораций победил смерть. Я ощутил лёгкость, и вместе с ней на меня навалилась слабость, будто я не спал несколько суток. Будто все последние дни были затянувшимся кошмаром.

Через полчаса мы вернулись домой без Горация: его мы заберём завтра, когда угроза жизни окончательно отступит. Сейчас он лежал под капельницей. Я верил, что с ним больше не могло случиться ничего плохого. Он вернётся домой на Черепаховую гору. Он будет жить.

Когда я перешагнул порог дома, то быстро поднялся к себе, на ходу скидывая кроссовки, и рухнул в кровать. Усталость сковала меня и лишила возможности двигаться. В эту секунду я ощущал себя кем угодно, но только не человеком: бесформенным сгустком, маленькой точкой в огромной вселенной. Вселенной не было дела до ничтожной точки.

Я проспал несколько долгих часов и проснулся с головной болью. Время снова дало ход. Сердце Горация билось. Я вслушивался в тиканье настенных часов и смотрел в потолок: он являлся преградой к мёртвым холодным звёздам. Я хотел подняться над черепичной крышей к ним и стать таким же равнодушным и далёким от всего мира. Я хотел наблюдать за миром, но не соприкасаться с ним.

Элла твердила: нельзя жить без надежды. Я верил: в нашей семье всё наладится. Всегда налаживалось. Наша семья напоминала мне одинокую лодку без паруса, дрейфующую в море. Её подбрасывало на волнах, заносило в стороны и сильно качало, но лодка всегда оставалась на плаву. В нашей семье никогда не было абсолютно хорошо или абсолютно плохо.

«Не бывает света без тьмы» , – вспомнил я слова Эллы. – И любви без боли».

Может быть, она была права.

На следующее утро мы забрали Горация. Белый бинт ярко выделялся на фоне чёрной шерсти. На стёсанном подбородке виднелась тонкая розовая кожа и красно-коричневая корка. Когда Гораций пытался медленно встать на лапу, он тут же падал и шипел, никого не подпуская. Алиса не отходила от него.

Он был нашей надеждой.

Мы вместе сели обедать. Алиса села напротив меня, и я воспринял это как маленький сигнал, вспыхнувший зелёным светом: может быть, она когда-нибудь примет то, что случилось. Может быть, она поймёт меня. Сейчас я хотел этого больше всего на свете.

– С Горацием всё будет хорошо, – мама поставила на стол пузатый чайник. За стеклом плавали крупные чёрные чаинки. Мягкий аромат заполнил кухню. – У всех всё будет хорошо.

– Жизнь не бывает справедливой, – повторил я слова мамы и налил себе крепкого чаю в любимую кружку. Я наблюдал, как на чёрной поверхности расползалась белая плёнка. – Нужно привыкать. И трезво смотреть на жизнь. А желательно вообще никогда не подниматься к солнцу, как Икар, и летать только у земли, чтобы не спалить крылья.

Я поднёс кружку ко рту и медленно, смакуя каждое движение, подул на её поверхность.

Мама желала, чтобы я стал человеком без души, и я действительно мог им стать.

Алиса покачала головой, не глядя на меня, и оглянулась на Горация. Тот лежал на цветастой подстилке, не шевелясь. Ветеринар прописал ему антибиотики, перевязки, мазь и полный покой. Мама не хотела признаваться, но она привязалась к коту. Я видел её обеспокоенный взгляд и напряжённые плечи.

После сказанных слов я ждал одобрения мамы, ведь она всегда мечтала, чтобы я мыслил, как она.

– Я была не права.

Звякнув вилкой по тарелке, я удивлённо уставился на маму. Её лицо, в отличие от моего, выражало спокойствие. Тонкая морщинка между бровей придала ей строгости. Мама пригладила каштановые волосы одним движением и остановила на мне задумчивый взгляд. Я почувствовал себя прикованным к стулу.