Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Он расправил плечи, будто и впрямь собираясь нанести удар невидимому врагу, отомстить за лишь ему ведомые обиды: «Знаете, это чувство? Ты гладишь калаш, и это приятно. Ты знаешь, что он безупречен, что он никогда не предаст тебя и никогда не подведет. Его тяжесть не напрягает, а скорее придает весомости. Его твердость дарит твоей позиции в этом мире недостающей жесткости, которая заставит недоброжелателей при встрече отойти и не приближаться на расстояние ближе положенного. Его холод не леденит душу, а скорее отрезвляет, не давая повода сентиментальности заставить тебя дать осечку».

Тут в другом углу кашлянул Мастер и добавил с легкой ехидцей: «Ну и главное – к калашу должен прилагаться враг. Иначе не бывает. Как в театре – висящее на стене ружье должно выстрелить, так и в жизни: есть калаш – значит найдется и враг. И тогда те, кто убеждали тебя выбрать богом калаш с самодовольной ухмылкой скажут: «Ну вот, видите, мы же предупреждали. А вы говорили про какие-то там гитары…»

– Да ты знаешь, где б мы сейчас все были, кабы не было у нас калаша? – вдруг разозлился Федор

– Где? – спросил Мастер.

– Далеко, вот где. И все бы об нас ноги вытирали, – не унимался Федор.

– Кто это – все? – Мастер подтрунивал, незаметно подмигнув мне.

– Как кто? Враги.

– Какие еще враги? – продолжал иронизировать Мастер, но видно переборщил.

Федя неожиданно подскочил к нему, опрокинув стоявшее между ними кресло.

– Ты что, сука, меня изводишь. Я тебя гада, сейчас… я тебя… – он схватил Мастера за грудки и начал трясти.

Федя явно был подшофе.

– Стойте, гитара же, погодите! – я подскочил и выхватил вовремя инструмент.

– У меня дед воевал. Понимаешь? – не унимался Федор.

– Да уймись ты, Федька, я все понимаю, я тебе объясню сейчас.

– Не надо мне ничего объяснять. – Федор тряс Мастера за свитер, он весь побелел и казалось, что глаза выпрыгнут у него из орбит. – Дед воевал, с ППШ всю войну прошел, а ты… ты… Ты «Белорусский вокзал» смотрел?

– Вот ведь попал, – подумал я в ужасе, – надо сваливать.

С этими словами он вдруг подскочил к стене, размахивая длинными ручищами и схватил стоящую рядом балалайку, весьма внушительного размера. Такие балалаищи на концертах обычно стоят углом на полу, а тот, кто на ней играет, лишь поддерживает гриф левой рукой.

Схватив это устрашающее оружие, он поднял его над головой, попутно зацепив люстру и пошел на Мастера.

– Ты что делаешь, гад? – заорал Мастер. Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Это же бас-балалайка, ее Краснощекин делал.

– Да плевал я на твоего Краснощекина. И на Синещекина тоже. Ты на Калашникова моего плюешь, а я на твоего Краснощекина.

Федор размахнулся и вдарил со всей силы инструментом, но Мастер успел отскочить, и здоровенная балалайка, натолкнувшись на спинку стула, разлетелась на куски.

Мастер такой обиды стерпеть не мог. Подняв табурет, он прикрылся им словно щитом, удерживая левой рукой. В правой у него был какой-то деревянный молоток.

Федор, не найдя подходящего оружия, сделал пару прыжков в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.

– Да они оба пьяные, – успел подумать я.

Мастер подскочил к здоровенному бревну, служившему то ли табуретом, то ли верстаком, с упругим кряхтеньем, переходящим в крик, поднял его над головой, и, раскачиваясь, пошел на дверь. Новоиспеченный таран ударил ровно в центр. Мастер вложил в удар всю свою чудовищную силу, полностью сокрушив дверь. Расколовшись, она с треском слетела с петель. Как выяснилось, Федор успел придвинуть к кровати стоявший рядом шкаф, но его постигла та же участь – он отлетел от двери, развалившись в воздухе.

Выбравшись из-под придавившей его части шкафа, Федор схватил небольшое банджо, размахнулся и запустил его в дверной проем.

Я едва успел увернуться, и банджо в щепы разлетелось, ударившись о стену. Со стены посыпались какие-то скрипки-виолончели.

Мастер осторожно выглянул из-за угла. Это было ошибкой, потому что в лицо ему уже летели какие-то гусли, чья участь теперь была предрешена. Содрав напрочь шмат кожи с правой щеки, гусли пролетели и с треском разлетелись о ту же стену.

От других объектов, брошенных Федором, я предпочел уклониться заранее. Я успел залезть под стол, и в следующие мгновения пару струнных инструментов ударили в стену и превратились в кусочки дерева.

– Ну, смотрел я «Белорусский вокзал», смотрел, и что с того? – продолжил вдруг дискуссию Мастер, постепенно наступая.

– Так вот, я когда смотрю «Белорусский вокзал», всегда деда вспоминаю, и плачу – а такие как ты, враги…хотят сказать… – начал отвечать Федор из-за двери.

В этот момент Мастер ворвался в комнату. Он был вооружен длинным смычком, поднятым над головой, словно кавалерист-буденовец из старого фильма, несущийся вперед, чтобы восстановить справедливость в тот самый момент, когда зло почти победило.

Федор, судя по всему, был опытным бойцом. Он поднял дверцу шкафа и использовал ее, словно щит. Украшенная резьбой дверца надежно защищала его от разящего смычка.

– Да, погоди ты, дурень, я ничего… не хочу… я, понимаешь… – они двигались по комнате, перемещаясь из угла в угол в безумном боевом танце.

– Когда поют песню…деревья не растут… Это про моего дела понял… гад.

– Да пойми ты… – произнес Мастер, отплевываясь от опилок. – Когда Нина берет…

Тут Федору не повезло. Отступая, он не заметил валяющийся на полу инструмент. Зацепившись ногой, Федор утратил равновесие, и грохнулся спиной о пол, выпустив из рук надежный щит. Через мгновение Мастер уже был рядом.

Схватив Федора за рубаху, он ударил его лбом по носу, а затем собрался добавить еще – какой-то стамеской, валявшейся рядом.

Предупредив это намерение, Федор схватил Мастера за руку.

– Какая… еще… Нина… – сипел Федор. – Причем здесь… какая-то Нина…

– Она берет… Она берет… – сипел Мастер, пытаясь подобраться к горлу Федора.

Я подумал, что, наверное, пора сваливать, но решил остаться. И мне все-таки было интересно, при чем здесь Нина.

Они еще минуту провели на полу, борясь с переменным успехом, потом разомкнули объятия и, отцепившись друг от друга, тяжело дыша, отползли в разные углы.

– Так что, что берет Нина? – тяжело дыша, спросил Федор.

– Нина Николаевна Ургант, – ответил Мастер отдышавшись, – берет гитару. Поэтому ты и плачешь. В этом суть, пойми, а не в ППШ, не в калаше и не в чем-то еще…

Они пролежали в разных углах минут десять, потом Федор, отдышавшись, произнес:

– Ты прости меня, сегодня я не в форме с утра.

– Да ничего, мы ж не первый год знакомы, – ответил Мастер спокойно. – Ты ж мне как брат, ей-богу.

Мастер, встав, подошел, пошатываясь, к маленькому оконцу, поглядел на синевшее вдалеке небо и сказал задумчиво: