Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Ты сумасшедший, – ответил Егор.

– Я никогда не понимал это так четко, как сейчас. Мне слов терпкая, клевая осень хватит для того, чтобы посмотреть длинный хороший фильм. При чем я сам его снял и сам себе показал. В этом суть.

– Ты шизофреник – если ты сам снял фильм и сам же его посмотрел, то ты точно шизофреник.

– Ты понимаешь, что такое классика? – не сдавался я.

– Да, скукота, которую в школе изучают, – ответил Егор.

– А вот хрен те. Нас обманули. Классика – это то, что не стареет с годами. Даже твое поганое вино когда-нибудь скиснет, а настоящее слово будет жить вечно. И то, что в одной фразе содержит столько мудрости, что она будет верна, несмотря на то, что происходит за окном.

– И как это относится к нашей теме? – спросил Егор.

– А так, что мы переходим напрямую к теме Творчества, как такового.

– Прежде чем мы перейдем, к теме этого твоего «Творчества», я хочу тебе кое-что напомнить, – сказал Егор.

– Валяй.

– Когда мы учились в школе – там были произведения, оставившие в моей душе неизгладимый отпечаток. Хочешь узнать какие?

– Давай.

– Сначала меня ранили, заставив прочесть «Муму» Тургенева, потом подкосили «Гробовщиком» Пушкина. Они вынесли мне мозг окончательно и бесповоротно. Я рыдал несколько дней. И когда рана стала заживать, мне дали толстую, очень толстую книгу про мужика, который топором убил беззащитную старушку. И, конечно, тоже заставили ее прочитать. А чтобы доказать, что я ее прочитал, мне надо было написать сочинение. И если бы я его не написал, то злая мымра с указкой, вычислила бы, что я попытался ускользнуть, и не перевела бы меня в следующий класс.

Как сказал тезка дяди, породившего то чудище с топором «Так получил я полезные, нужные знания». У взрослого есть выбор. У меня его не было. Ты должен это прочесть и твоего желания никто не спросит.

– Я понимаю. Тебя. Это враги.

– Кто, Пушкин? Тургенев? Михалыч?

– Враги все извратили и подсунули тебе другую сторону медали, – сказал я.

– Да на хрен мне такая классика? – не унимался Егор.

– Давай все же перейдем к Поэзии как таковой. К лучшей ее стороне.

– И что не так с поэзией? Типа намекаешь, что рэп – это не поэзия?

– Я этого не говорил, – сказал я.

– А что тогда? – спросил Егор.

– А то, что история может быть твоя или чужая. Когда тебе расскажут чужую историю, это не про тебя, – ответил я.

– Ну и что? Ясное дело, откуда они могут знать что-то про меня? – опять спросил Егор.

– Могут, очень даже могут, – сказал я. – Вот тут и есть вся соль, ответ на все вопросы этого мироздания. Окончательный и бесповоротный ответ. Помнишь, мы ехали со Скутером и Швайнштайгером, когда мужик нас заложил и машину твою в лесу бросили?

– Конечно, помню – я отдал сто марок эвакуатору, – поморщмился от воспоминаний Егор.

– Саныч еще сказал, что со сцены с тобой должен говорить Бог, – продолжал я.

– Точно, помню.

– Так вот, Егорий, запомни – Настоящий Поэт всегда поет только про тебя.

– Слушай, а ведь точно. Но, с другой стороны, рэп тоже может рассказать про меня, – сказал он.

– Точно, и попса может, – ответил я. – Все может быть. Но у попсы история обычно простая, вернее упрощенная. Сам знаешь маркетинг, все просчитано. Самое главное, она всегда одна и та же. И вчера, и сегодня, и завтра.

– Как это? – удивился Егор.

– Ну, например, – уехал он прочь на ночной электричке. И все. То есть и завтра, и послезавтра и через много лет – ты сможешь вспомнить лишь одну историю, прямую и простую, как рельс. И тысяча человек снимут тысячу похожих фильмов, с одинаковым финалом.

– А терпкая, клевая осень – это осень навсегда. Пройдет пять лет, ты уже изменился, но у тебя найдется новая осень, может быть еще более клевая и терпкая, чем та, что была раньше. И у каждого клевая, терпкая, осень своя. Это уже от тебя зависит, а не от Поэта – подытожил я.

– Ну, допустим, в чем-то ты может и прав, кроме одного, – согласился Егор.

– Это кроме чего же? – удивился теперь я.

– Ты сказал, что это чуть ли не ответ на основной вопрос мироздания. Это ты скорее для красного словца придумал, – ответил Егор.

– Вовсе нет, – возразил я.

– Как это? Тогда объясни, – сказал Егор.

– Кругом копии – время копий пришло. Оно началось с первым конвейером Форда, укрепилось с первым ксероксом и окончательно победило с приходом Интернета.

Не говоря уже об одежде.

– Ты имеешь ввиду паленый адидас? – спросил Егор.

– Да к черту твой адидас. Это цветочки. Нижний уровень. Выше бери. Сайты одинаковые эти вокруг, сначала у всех короткие, потом у всех длинные, крутишь мышкой крутишь, а он все не кончается, пока ты не закажешь какую-то херню, интернет-магазины, товары в этих магазинах, копирайтеры-рерайтеры бесконечные, одинаковые дома, песни, слова в песнях, переписанные по сто раз. Фасоны, лекала, джинса, тосты за столом, книги.

– Ты хочешь сказать, что интернет – зло? Это итак все знают, – ухмыльнулся Егор.

– Не в этом дело, – ответил я.

– А в чем тогда? – опять спросил Егор.

– В том, что когда у тебя есть твоя и только твоя терпкая, клевая осень, ты не такой как все. У тебя же свой фильм, верно?

– Ну, вроде как да, – неуверенно произнес Егор.

– А когда у тебя электричка как у всех, какое у тебя тогда лекало? Такое же, как у тех, кто снял тысячу фильмов про одну и ту же электричку.

– А что отсюда следует? – спросил Егор.

– А то, что классик и сказал – что красота спасет мир. Круг замкнулся, – ответил я.

– Точно. Слушай, я никогда не думал, что это все вот так вот, как-то повернется.

– Я тоже не думал, так что пошли, – резюмировал я.

– Куда? – спросил Егор.

– Мир спасать, куда же еще. Иначе ты – дезертир.

Концерты бывают разные.

Есть концерты-пустышки и концерты-презентации, концерты-реклама и концерты на всю жизнь. Те, что запоминаются, и те, что забываешь через час. Те, что меняют ход твоей судьбы, и те, после которых хочется плакать.

Вы скажите, концерт не может внезапно поменять судьбу?

Надю привели на концерт Гавроша случайно. Кажется, это было в «Б-2». Именно там, где первый раз была сыграна «Актриса». Не просто сыграна, а сыграна еще и еще. Вы часто видели, чтобы песни игрались, потом игрались еще, а потом еще? Одна и та же песня. Гаврош могла такое себе позволить, нарушив каноны. Вот так вот, закончив песню, махнуть рукой и закричать:

– А теперь еще раз!

И не то, чтобы песня была та же – она звучала по-другому, набираясь сил, и одновременно молодея, распускаясь словно роза и даря себя залу, становясь еще лучше.

Надежда со всего этого просто обалдела.

На следующий день она взяла билет на поезд и уехала за группой в тур.

Не то, чтобы она хотела – она не могла не ехать. Ее судьба изменилась с первым звучанием струны. Быть может, так оно было предначертано, и кто знает, что бы случилось, не затащи ее однокурсницы на концерт. Она не думала долго, не плакала и не смеялась.