Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Мероприятие было назначено в самом центре Питера, в Михайловском театре.

Побродив по площади Искусств и намотав три круга, обходя памятник Поэту, облюбованному вездесущими голубями, я уперся в Здание Русского Музея, где не бывал уже лет десять.

Подумав, о том, почему не скоротать время за приобщением к классическому Искусству, я купил билет и шагнул в царствие русской живописи.

Переходя из зала в зал, где можно было лицезреть классику – от волн Айвазовского, до яркой луны Куинджи, путь постепенно привел на второй этаж корпуса Бенуа к Черному квадрату Малевича. Как ни странно, в этом зале никого не было.

Задержавшись у картины минут на десять, я напряженно вглядывался, силясь понять глубину и посыл шедевра.

Отошел шагов на семь, оглядел издалека. Потом подошел поближе, почти в упор, силясь поймать какие-то энергетические потоки (читал в одной книге, что истинные ценители могут с закрытыми глазами почувствовать шедевр по его энергетике). Все было тщетно.

Внезапно за спиной кто-то кашлянул.

– Супрематизмом интересуетесь, молодой человек?

Обернувшись, я увидел немолодую женщину в старомодном твидовом костюме. Ее седые волосы были собраны на затылке в аккуратную кичку. На вид за пятьдесят, взгляд умный и располагающий.

– Да вот, силюсь понять, почему эта картина здесь висит, – ответил я.

– Это хорошо, – сказала женщина.

– Что хорошо? Что она здесь висит? – спросил я

– То, что вы прикладываете усилия. Большинство проходящих этим себя не утруждают, – ответила женщина.

– Да прикладывай не прикладывай, все равно ничего непонятно, – посетовал я.

– А что бы Вы хотели понять? – спросила она.

– Ну например – почему эта картина висит здесь, а другие тысячи, которые кажутся мне более красивыми, пылятся по чуланам, а их создатели прозябают в безвестности и нищете? – задал я закономерный вопрос.

– А просто рассматривая картину вы этого никогда и не поймете, – ответила она.

– Это почему же? Я лично в состоянии определить – что красиво, а что нет. Например по сочетанию цветов, технике, композиции, – не сдавался я.

– Ну тогда и ответьте – почему же диплом “Мухи” получают десятки человек каждый год, а здесь никого из них нет? – парировала она.

– К сожалению, не знаю. – Пожал я плечами. – А вы знаете?

– Этого никто не знает. Но могут быть предположения.

– Какие? – С некоторым недоверием спросил я.

Мимо прошла бабушка-смотритель, но моя спутница кашлянула, и бабушка прошла мимо, не сказав нам ни слова.

– Да, кстати, меня зовут Галина Борисовна. Я обычно работаю в Петропавловке, а здесь сейчас в архивах собираю кое-какую информацию.

– Очень приятно, – ответил я.

– Вы не против прогуляться по залам? – неожиданно предложила женщина.

– Нет, совсем не возражаю, – ответил я заинтересованно.

– Пойдемте, – она взяла меня слегка за локоть, и мы двинулись неторопливо вперед, переходя из зала в зал.

Я шел, оглядывая шедевры прошлого. Полотнища гигантские вызывали пиетет одной только мыслью о затраченном времени и усилиях на создание какого-нибудь гребешка волны или генеральского костюма.

– Во-первых, помните как классик сказал: «Да, были люди в наше время, богатыри, не мы»? – начала она с вопроса

– Еще бы не помнить, в школе учили, – ответил я, вспомнив многочасовые бородинские сражения по заучиванию совсем некоротких строф.

– Человеку проще боготворить тех, кого с нами уже нет. Кто-то все уже за тебя решил, а тебе только поддакивать остается. В этом кругу и школа, академии разные. Вместо того, чтобы гениев растить, учат молодежь преклоняться. А потом та молодежь сама вырастает и учит тому же следующих в очереди.

– В какой очереди? – удивился я.

– В очереди на Олимп. Каждый же мечтает сорвать куш, взойти туда, где не ступала нога другого Художника. Только не все доходят, а если и доходят, то не на Олимп, а непонятно куда. Хорошо, если еще до члена союза художников.

В другом обществе я бы сострил, но усилием воли заставил себя промолчать.

– Ну это более-менее понятно. Человек консервативен. Что имеем, не храним, – парировал я пословицей.

– Да, примерно так, – поддержала женщина.

– А что по Квадрату? Что вы такого видите, чего я не вижу? – не мог уняться я.

– Ничего особенного я не вижу. И вы ничего не увидите, – спокойно ответила она.

– Почему?

– Потому что контекста нет.

– Как это? – все это было не очень понятно.

– А так – время-то другое.

– Каждому времени свои ордена? – блеснул я.

– Точно. Ты поэт что ли? – неожиданно спросила женщина и в глазах ее блеснуло уважение.

– Да не, это цитата, – ответил я.

– Хорошо сказано. Я тут по залам да запасникам тридцать лет работаю, и знаете что думаю?

– Нет, что же? – заинтересовался я.

– Даже тут шедевров, настоящих шедевров, процентов тридцать. От силы.

– Ну а вот допустим, такая ситуация, – решил я узнать поподробнее, – в детстве я любил Стругацких. Все перечитал, запоем. А недавно достал с полки свою любимую «Понедельник начинается в субботу», и…

– И что?

– Да не идет, и все тут, – продолжил я.

– Это нормально, ты изменился, мир изменился, – сказала Галина Борисовна.

– Хорошо. А что же такое настоящий шедевр? Вот, скажем, “Квадрат” шедевр? – норовил я все время вернуться к началу.

– Вот о том мы и говорим, еще одно измерение добавляется, временное. Скажем, для тех, кто тогда жил, и задумывался, он шедевром тоже не сразу стал. Только лет через…дцать. Для нынешних, шедевр, если они смогут представить те времена, 1915-ый, революция через 2 года, Гражданская начнется, то есть пропасть уже готова разверзнуться. По меркам Вселенной оставались считанные секунды… Ну, и, самое главное, важно понимать, что тогда главенствовало в умах. Без этого все тщетно.

Мы проходили мимо Саврасова с его “Грачами”. Заходящее солнце бросало последние лучи на картины в золоченых рамах, от чего они казались слегка ожившими среди серых стен.

– А если, например, красивая картина, типа “Девятого вала” – ее же большинство скорее признают гениальной, чем “Квадрат”? Она ведь заслуженно тут висит? Но она ведь ничего глобального не предсказывает и не открывает.

– Конечно, техника очень-очень важна. Айвазовского все любят. Но там и душа есть. Решение о том, что должно сюда попасть принимали люди разные, часто они так или иначе были придворными, т. е. людьми во многом зависимыми, у каждого свои протеже. За каждым стоит какая-то идея, группа. Но мне кажется, важнее первый посыл, тот самый импульс, у которого есть цель и который сам и есть цель.

Не торопясь проходили мимо Репинского зала с его Учредительным собранием.

– А как кстати это связано с Властью? Ведь к одному двору одно искусство придется, а к другому совсем другое, порой противоположное, – обратил я внимание.