Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Следующие минуты три мы шли молча.

– Так вот, нарисовать – это только полдела. Даже четверть. Дальше нужна смелость, – возобновила она разговор.

– Смелость для чего? – не сразу понял я.

– Смелость взойти на эшафот. Потому как когда ты свой “квадрат” решил выставить на всеобщее оборзение (она сделала упор именно на ЗЕ), то тут-то твой эшафот станет либо алтарем, либо Голгофой. Третьего не дано. Даже если тебя никто не заметит и не заплюет, то это еще страшнее, как смерть медленная страшнее смерти быстрой. Ну, а если тебе удалось оборзеть до такого предела, что на тебя посыпались плевки (сначала один, потом больше), то ты идешь в верном направлении. Как минимум, ты привнес что-то новое. Пойми, гений Малевича не только в том, чтобы нарисовать квадрат в нужном месте и в нужное время, а в том, чтобы продолжать убеждать людей, что он несет посыл. А большинство постепенно потом со всем согласится, им на самом деле все равно.

– Так я много людей сейчас знаю, которые только сбором плевков и занимаются, причем специально, чтобы внимание привлечь, – заметил я.

– Да, такие времена – пиарщики. Но у них своего квадрата за душой нет. Пустышку видно за километр, – ответила она.

– Я вообще не понимаю, зачем друг в друга плевать, топить другого в грязи, – высказался я.

– А потому что им тоже страшно. Всем страшно. Представь критика какого-нибудь, редактора или, тем паче, владельца галереи. Он свое гнездо обустраивал лет 20–25 – вступительные экзамены в ВУЗ, лестница карьерная, с которой кого-то пришлось отодвинуть. А тут вдруг рядом предъявляют вещи: во-первых, непонятные, а во-вторых, что самое главное, конкурентные. Потому сначала они тебя будут бить и валять в грязи. И только много позже, если ты выстоишь, и тебе удастся пройти грань успеха, они к тебе сами придут. Ибо слаб человек…»

Она на мгновение задумалась, вздохнула и продолжила, не торопясь:

– Они только-только нащупали вроде бы свободно конвертируемую почву под ногами, а тут какие-то выскочки вокруг, да если еще и интеллигенты с виду, их место просто не предусмотрено в сложившейся системе… А чтобы место под солнцем отвоевать, его придется создать. А для этого кому-то придется подвинуться…Ведь даже на стене место ограничено.

– А не может быть разве, что плевков совсем нет? – решился я спросить.

– Может, конечно. Но ты сам-то такое встречал? Почитай переписку – Пастернака, ван Герыча, Оскара Уайльда, Бродского, Чехова, Толстого. Если нет плевков, то может и интересного ничего нет, – сказала она.

Немного помолчав, она продолжила:

– А теперь представь еще раз острие.

– Представил.

– Оно тонкое как кончик иглы. Если стрела выкована хорошо, то оно очень-очень тонкое. А на самом острие точка. А в той точке – только одно место. Перефразируя классика “острие не выдержит двоих”. Потому супрематистов было много, а народ помнит Малевича. Импрессионистов еще больше было, но на самом острие для обывателя остался ван Гог, – сказала она.

– Так может Гоген ван Герыча ухо откусил из-за этого? Из-за острия? – спросил я.

– Кто его знает, все может быть. Чувствуют они обычно, что узко на острие. Потому и непонятно порой простому человеку, что там делят-то художники, а они ее и делят – Вечность, то бишь острие. Только никто из оперения этого не понимает. Там, в оперении, другие заботы.

– А можно вопрос? – решился я.

– Конечно.

– А те кто…летят… на острие этой стрелы, могут они – как бы это сказать… повлиять?

– На что? – спросила она.

– На всю эту ситуацию, – сказал я.

– По-разному бывает. Кто-то осознает, что он есть на самом деле, а другой может вообще не думать и не понимать, кто он, зачем здесь и ради чего старается. Хотя порой такие вещи творит, что Вселенная содрогается от счастья, – сказала она.

Лицо ее стало серьезнее, женщина улыбнулась и сказала мне тихо:

– Слушай, мне кажется я понимаю в чем тут суть.

– В чем же? – еще тише спросил я.

Она остановилась, глядя задумчиво в окно, на памятник, отлитый в бронзе.

– Неважно – художник, математик или поэт. Я так думаю, – она кашлянула и продолжила, истинный гений – это тот, кто может изменить направление стрелы.

Пару минут я пытался переварить. Потом спросил:

– Слушайте, так выходит прав был критик?

– Какой критик? – наступила ее очередь удивиться.

– Который сказал, что “Пушкин – это наше все”?

– Ага, начинаешь понимать. Я по молодости все на Васнецова не могла наглядеться, да на Сурикова, но прошлое хорошо для понимания настоящего, а будущее надо создавать прямо сейчас. Иначе его не будет.

– А Дима Быков сказал, что СССР – это страна, придуманная Гайдаром. – мне стало по-настоящему интересно.

– Да, тоже в яблочко, – подтвердила женщина.

– «Через четыре года здесь будет город-сад!» – нашел я еще.

– Оно, но стрела пролетела мимо цели. Кстати, он плохо кончил, – она вздохнула.

– Не мудрено. Не угадал… с целью-то.

Тут меня осенило:

– Так с другой стороны, выходит, что гений – это понятие относительное. Для одних один гений, для других – другой – на всех же не угодишь?

– Выходит, что так. Чья-то картина изменила ход твоих мыслей, или ты решил стать художником. Так ты тому человеку всю жизнь благодарен потом будешь. А что тебе до того, какие картины на стенах где-то висят? Или до того, что там бородатый академик написал в многотомных трудах. Сам решай.

Очнувшись от раздумий, я спросил:

– Послушайте, а который сейчас час?

– Восемь уже.

– Ого – мне же бежать надо. А где другие посетители? – удивился я.

– Музей уже закрыт – смотритель вас не выгнал, потому что вы со мной шли.

– Спасибо. Вы многое мне прояснили, – поблагодарил я за беседу Галину Борисовну.

– Да не за что. Заходите чаще, у нас интересные выставки бывают. Скоро из Лувра коллекция приедет, – пригласила она.

– Обязательно зайду, – сказал я на прощание.

Я вышел на Площадь Искусств, где на большом экране шла трансляция из Михайловского театра. Соня Пятница старательно выводила “Южный Полюс”. Накрапывал мелкий дождик, но люди не расходились.

Постояв полчаса перед экраном, я побрел домой, закинув по пути несколько купюр в установленные на улице кубы благотворительного фонда “Подари Жизнь”…

“Юго” – это ритм. Главное – в руках. Не в руках гитариста, не в руках барабанщика. И даже не в руках Гавроша. Все в руках тех, кто под сценой. В наших руках.

На «Юго» ритм достигает своей вершины. Энергия пульсирует безостановочно и обоюдно. То от сцены к залу, то от зала к сцене. До того действующее лицо, возможно, было одно. Но на «Юго», там, на финишной ленточке все выравнивается и сливается в едином порыве окончательно.