Ирина Василькова - Стожок для несуществующей козы

— Это тебе! Нашла по дороге. Пригодится в хозяйстве, — протянула Петрова посох, оказавшийся вполне еще крепким черенком от лопаты.

В рюкзаке приехали картошка, помидоры и бутылка водки. Везти на дачу картошку было совершенно нелогично, но очень своевременно — не у Валентины же одалживаться! Хозяйственная Петрова перевела дух, быстренько все почистила, сварила и нарезала — видимо, не терпелось скорее взять гитару. Стихи она исполняла душевно, на собственную музыку — весь Серебряный век, а заодно и некоторых друзей, включая Лелю.

Так и сидели — в летней кухне, над незапотевшими стаканчиками, потому что водка в дороге нагрелась, а охлаждать было некогда, и Петрова, то и дело прихлебывая, пела так вдохновенно, будто слушал ее весь Большой зал консерватории. Леля ценила в ней особую красоту творческих женщин, до которой дозревают только к пятидесяти, да и то не все — бездонные зрачки, разрозовевшиеся щеки, пряди, выбившиеся из тяжелого узла, серебряный браслет с черными камнями. Она была уже не здесь и уплывала в нездешность все дальше, чистый голос оттенял в знакомых строках множество тайных смыслов, но на Мандельштаме она все-таки дала петуха. Леля отцепила ее от балалайки и потащила в сумеречный сад. Цветы пахли одуряюще, как перед грозой.

— Классно тут у тебя! — удивилась, очнувшись, Петрова. — Ты все сама, что ли? Розы — это правильно, их аромат отгоняет враждебные субстанции, одолевающие слабых духом!

Она запуталась в юбке и чуть не упала. Розовый шип выдрал клок черного кружева, и оно теперь волочилось сзади, как хвост. Леля вспомнила чей-то давно слышанный рассказ о том, что у настоящих женщин есть подземные хвосты — и если так, то у Петровой он, вероятно, был длиной в морскую милю. Валькирия все-таки напилась, и дальнейшие речи ее сделались темны и непонятны. Ночевать в доме она наотрез отказалась, предпочтя топчан в кухне и старую телогрейку.

Ночью действительно пришла гроза, сменившись к утру моросящим дождем. С кустов и деревьев капало, вместо воздуха стоял сплошной туман. Петровой в кухне не было, лишь чисто вымытая посуда стояла на столе, накрытая свежим полотенцем. Рядом валялся пустой флакон — похоже, гостья спросонья мыла посуду Максимовым зубным эликсиром. Леля вспомнила про мобильник и набрала номер.

— Привет! — радостно заорала Петрова. — Я ушла за грибами и заблудилась!

— И где ты теперь? — заволновалась Леля.

— А я откуда знаю?! В лесу! Я два года не была в лесу! Мне так хорошо! — и связь отключилась.

Через два часа Петрову привел к калитке дачник с соседней улицы — промокшая до нитки валькирия набрела на него в чаще и бросилась на шею с просьбами о спасении. Да к тому же уговорила его завернуть в магазин. Теперь она была совершенно счастлива и тут же уселась чистить свои лисички.

К ночи подруга молча исчезла. Леля нашла ее на речке. Водная артерия с глупым названием Рожайка струила свои воды в полусотне шагов от калитки, слегка завихряясь у позеленевших мостков. На краю шаткой доски в темноте светилась широкобедрая статуя — Петрова любила купаться голой. Буйных подростков с пивом, облюбовавших этот укромный уголок для ночных посиделок, почему-то сегодня не было — видимо, мощная аура Петровой отталкивала все нежелательное. Статуя красиво, без единого всплеска, ушла в воду, вынырнула, облепленная мокрыми волосами, и устремилась на спине в серебристую мглу. Леля представила, что она могла бы плыть с гитарой, умостив ее на белом сияющем животе.

Вот так плыть — и петь миру свои песни. Песни особые, неслышные никому, но индуцирующие в природе несокрушимую витальность. Лягушьи головы с пупырчатыми глазами, похожими на уши, торчали бы из острых камышей, ловя живительные вибрации, а ночные птицы почтительно замолкали бы до утра. Вот она уже пропала из глаз, а Леля сидела и задумчиво бросала в воду камушки — бульк! бульк! — и каждый бульк вызывал тихое колыхание светящейся воды.

— Ну, где ты? — нетерпеливо заорала Петрова. Леля засмеялась, разделась и, шагнув в воздух, тоже ушла солдатиком в жидкое серебро.

Потом Петрова долго отжимала косу, выпутывая из нее тину.

— Ты знаешь, за что я тебя люблю? — вдруг спросила она. — За женственность. Ты удивительно, прекрасно, абсолютно женственна.

— Вот еще! — засмущалась Леля.

— Поэтому совершенно не понимаю, зачем ты тут живешь одна.

— Гармонизируюсь, — созналась Леля. — А что еще делать?

— А я вот не могу без мужчины, — затосковала Петрова. — Мужчина тоже часть Божьего замысла. Необходим, чтобы не было дырки в мироздании. И вообще, тонизирует. У меня теперь новый бойфренд — такая сила духа, такая биография! Сибиряк — был бизнесменом, потом отсидел десять лет, его какой-то губернатор упек, ну знаешь, эти мужские разборки, но не сломался. Он у моего сына тренер по каратэ. Красавец мужчина! Я его обидела сдуру — теперь дистанцию держит. Хоть бы обратно склеилось!

Утром гуляли по краю поля. Поле было особенным — сильно покатым к западу, закат отсюда Леля могла при желании наблюдать несколько раз — сначала снизу, а когда солнце окончательно соскальзывало за зубчатый лес, надо было подняться выше и смотреть на феерию снова, потом еще и еще. Если лечь на спину и видеть сквозь хрупкие колосья только густеющую синеву с разноцветными облаками, кажется, что растворяешься в небе, поэтому мысль о смерти выглядела здесь совсем не страшной.

Но теперь было сияющее утро, и пассионарная Петрова в тяжелой от росы цыганской юбке думала вовсе не о смерти, а о жизни и достижимости гармонии. Вроде бы даже шептала себе под нос что-то неслышное, монотонную мантру, и, когда мобильник заверещал, она ничуть не удивилась.

Бойфренд поинтересовался, где ее носит, а когда услышал про леса и поля, натурально потребовал белых грибов. Но на любимое поле уже со всех сторон наступала новорусская стройка, крыши красной металлочерепицы угловатыми подосиновиками торчали на близком горизонте, ветер доносил таджикскую речь, запах костра и хищный лай волкодавов. Опушка леса была взрыта уродливой траншеей, меж деревьев проступали зачатки будущих помоек — какие уж тут грибы!

— Я помолюсь! — сказала Петрова. — Мне очень надо!

Два крепких, как яблоки, белых она нашла через пять минут, под кривой березой, даже в лес не заходя. Понятно, что теперь ее ликующая душа устремилась обратно в город. Она собралась в дорогу моментально, неистовая странница, унеся с собой завихрения пространства и причудливость причинных связей, только забытый браслет тускло светился на перилах веранды.

Следующие две недели Леля провела на стремянке.

Построить-то построили, но красить самой пришлось. Да еще и по правилам — в четыре слоя. С кустов печально и бессмысленно осыпались малина и смородина, Леля с утра до ночи балансировала на шатком сооружении, отмахиваясь от ос, которых химические миазмы почему-то активно раздражали. Со стремянки все-таки упала — вернее, не она с нее, а стремянка под ней — разъехались ножки, проржавевший предохранитель не выдержал. По счастью, ухнула в малину, а не на клематис, так что ущерб цветоводству нанесла минимальный. С той стороны малины торчала любопытная голова Федора — видимо, Валентина умотала по делам, оставив его без надзора.