Элизабет Говард - Исход

— Правда? Не замечала.

— Тебе идет. Чем занимаешься? Арчи говорил мне, ты пишешь.

Она рассказала ему про свою книгу. Точнее, не про книгу как таковую , а про то, что пишет ее. А потом он сам завел разговор о деньгах, стал расспрашивать, как она справляется, и она призналась, что денег у нее нет.

— Я даже не расплатилась с Полли за аренду квартиры, — сказала она, спохватившись только сейчас.

— Об этом не волнуйся, — ответил он. — Я плачу за нее для Невилла. Он, кажется, постоянно там бывает — сюда не хочет, так что все логично.

— А-а.

Ну и как теперь было попросить у него еще денег?

— Но это другое дело. А тебе тоже нужны свои деньги. Видимо, до сих пор тебя снабжал Арчи. Мы не можем допустить, чтобы и дальше так продолжалось. Он, наверное, кое-что скопил за время работы, но он мне говорил, что подумывает уволиться и уехать во Францию, так что сбережения ему еще пригодятся, чтобы начать все заново. Чертовски трудно возвращаться к такому занятию, как рисование, после многолетнего перерыва.

— Он говорил тебе, что уезжает во Францию?

— Сказал, что подумывает уехать.

— Когда?

— Ох, дорогая, да не знаю я когда! Наверное, осенью, после того, как нашел тот коттедж для тебя. Помнится, он говорил, что коттедж отдавали за бесценок — двадцать пять фунтов в год. Ты останешься там после того, как закончишь книгу?

— Не знаю. — Ей вдруг стало так страшно, что сосредоточиться на словах отца не удавалось. Если Арчи уезжает, почему не сказал ей? Обмолвился только несколько месяцев назад, что пока не решил. Значит, передумал?

— Вспомнил: это было перед самым Рождеством.

— Что было?

— Разговор с Арчи насчет Франции. Клэри! Выслушай меня! Вот что я предлагаю…

Остаток вечера она провела в полном отчаянии, хоть и старалась скрыть это. Пришла Зоуи сказать, что Джульет хочет пожелать ей спокойной ночи, и она спустилась в ее спальню. «Наверное, это ошибка, — думала она по дороге, — недоразумение. Он не стал бы врать мне».

— Мама говорит, ты живешь в коттедже. Тебе там нравится?

— Да.

— А я бы не стала. Я буду жить на лодке. Или в самолете. Да, лучше в самолете, потому что не хочу, чтобы у меня был сад, и полоть сорняки тоже. Ты ведь моя сестра, да? Как будто?

— Да, сестра. У нас один и тот же папа.

— А где твоя мама?

— Умерла. — Оказалось, она в состоянии выговорить это, словно речь о ком-то другом.

Джульет раскинула руки, обняла ее и крепко сжала.

— Я очень-очень- очень тебе сочувствую.

— Да ничего, Джулс. Это было давно.

— А-а. Наверное, это уже в истории. Мы проходим историю в школе, там люди все время умирают. Прямо то и дело, а нам про них учить.

Она вернулась поездом на следующее утро. Ей следовало бы вздохнуть с облегчением: папа назначил ей содержание в сто двадцать фунтов в год и сразу дал двести, чтобы расплатиться с Арчи.

— Знаешь, тебе, наверное, все-таки придется подыскать какую-нибудь работу, — сказал он. — Зарабатывать на жизнь писательством поначалу непросто. Приезжай еще. Не пропадай, как в тот раз.

Арчи встретил ее на станции. Он наклонился поцеловать ее, но она отвернулась, подставляя ему ухо.

— В чем дело?

— Ни в чем. Папа назначил мне содержание. И послал тебе этот чек, чтобы возместить все, что ты потратил на меня.

— Я на тебя почти ничего не тратил.

Выяснять отношения прямо в машине ей не хотелось, поэтому она промолчала.

— Я скажу тебе, как мы поступим, — объявил он, выкладывая покупки, за которыми успел съездить, на кухонный стол. — Мы купим тебе новую одежду. Давно пора. Мне уже глаза намозолили эти два рваных старых свитера и мешковатые вельветы.

— Ничего, уедешь во Францию и больше их не увидишь! Ведь так?

— А, так вот в чем дело! Клэри, ты делаешь из мухи слона.

— Ничего подобного! Дело даже не в том, что ты уезжаешь , а в том, что мне об этом не говоришь . Другим рассказываешь, а мне нет.

— Нет, не говорю и не говорил.

— А папа сказал, что говорил, так что не отвертишься.

— Он спросил, вернусь ли я туда, — нет, сказал: «Ты, наверное, уедешь обратно», а я ответил, что еще не решил, но может быть.

— Чтобы жить там?

— Ну… да. Если уж я еду туда, то рассчитываю там и пожить немного.

— Не паясничай! Вот видишь, ты уже решил. И, как я вижу, — добавила она дрогнувшим голосом, — меня даже не спросил.

— Можно ли мне уехать? Да, не спросил.

— Нет! Хочу ли я с тобой.

Наступила мертвая тишина. Он прислонился к раковине, стоя спиной к свету. Его лица она не видела. Сидя за кухонным столом, она листала какую-то книжку в мягкой обложке, вынутую из корзины с покупками.

— Не могу я оставаться в этом коттедже одна, — заговорила она. — Не могу сидеть здесь в одиночестве месяц за месяцем. Я с ума сойду — если даже поговорить не с кем! Ты же понимаешь!

Он вдруг шагнул к столу, положил ладони ей на плечи, а потом неожиданно убрал руки и скрестил их на груди.

— Ты могла бы вернуться в Лондон, — сказал он. — Тебе понадобится еще какая-нибудь работа, чтобы прокормиться, пока ты пишешь. Во всяком случае, на время.

— Да знаю я, — откликнулась она и почувствовала, как наворачиваются слезы. — Знаю, что мне нужна работа, и я ее найду. Просто… не думаю, что я хоть на что-нибудь способна, если тебя здесь нет. Понимаешь, это ведь ты говоришь мне, что делать. И тогда у меня получается.

— Ты привыкла к двум отцам.

— Наверное.

— Ну что ж, — отрывисто продолжил он, — придется взрослеть. И учиться стоять на собственных ногах. Большинству людей одного отца вполне достаточно.

— Зачем же ты заботился обо мне, если так считаешь?

— Потому что ты оказалась в трудном положении. Но все уже в прошлом, ты это пережила и готова жить дальше.

— К какому такому «жить дальше»?

— Да хотя бы к тому, что встретишь человека получше этого мерзавца Первого номера и влюбишься, как нормальная взрослая девушка. А теперь хватит скулить, помоги мне готовить обед.

— Не хочу я обедать, — ответила она, поняла, что ведет себя как обиженный ребенок, и окончательно разозлилась и отчаялась.

— Ну а я хочу.

В итоге она чистила картошку и мыла латук, и оба молчали. Поставив картошку вариться, она ушла наверх, сменить одежду, в которой ездила в Лондон, — свою единственную юбку и фланелевую рубашку, одолженную у Арчи. Надела бумажные брюки, старую папину рубашку, причесываться не стала. Сначала учит ее не быть зависимой, а потом — «мы купим тебе новую одежду!». Пытается усидеть на двух стульях разом. Если он считает, что она согласится тратить время на свою внешность, лишь бы угодить ему, то напрасно. Она в два счета найдет работу, а жить не будет ни здесь, ни на Бландфорд-стрит, и вообще начнет все заново. Жизнь, какой бы ужасной она ни была, продолжается. Эта мысль не приносила утешения. Она сняла рубашку и надела лучший из своих свитеров. «Не будет никогда никого другого, кроме тебя», — думала она.