Татьяна Краснова - Повиливая миром

– Прыгает! И не липнет! А если на стол положить – расползается!

– Тань, пойдем на воздух, – говорит Гоша, – что-то мне с непривычки нехорошо…

В машине я выковыриваю из баночки желтую массу, и с вожделением принимаюсь мять.

– Значит, вот об этом ты мечтала, – говорит Гоша, выезжая на Никитскую, и бормочет что-то под нос.

«Совсем, блин, в этой Москве очертенели», – слышу я…

Апрель. Шаткая московская весна.

Автомобиль, проведший зиму в запертом гараже, неплохо бы вытащить наружу.

Друг Гоша напрягает подзабытые инстинкты и решает не оставлять женщину наедине с трудностями.

В гараж мы приезжаем на новенькой машинке BMW, которую Гоша купил вместо прежнего «Хаммера», не снеся моих неостроумных издевательств и узости московских переулков.

Перед гаражом лежит глыба льда.

– Эвона как оно, – задумчиво комментирует Гоша Гоша, попинав глыбу носком итальянского замшевого башмака. – Ну, стало быть, давай этот… Как его?

– Лазерный бластер? – подсказываю я.

– Кой на фиг бластер? – удивляется Гоша. – Лом давай.

– Вот, понимаешь, незадача: нету у меня лома. Утром собиралась – в косметичку не влез, – издеваюсь я.

Вообще, замечу вам в скобочках, что проживание на Халкидиках с видом на Олимп крайне благотворно влияет на нравы и самочувствие. Климатические эксцессы, к примеру, воспринимаются не так остро.

Пожав меланхолически плечами, Гоша направляется в будку к сторожам с тирадой: «А что, братья, нету ли у вас лома?»

Братья, посовещавшись, выносят Гоше совковую лопату. Гоша, дважды ковырнув ею ледяную кучу, приходит в задумчивость.

Наблюдая этот конфликт человека с природой, я сообщаю, что мы, пожалуй, подождем потепления и естественной гибели ледяной глыбы.

– Во! – радуется Гоша. – Естественное – это хорошо. Давай хоть заведем твое корыто, посмотрим, не надо ли «прикурить».

– А ты умеешь «прикуривать»? – спрашиваю я недоверчиво.

– Чего тут уметь? – обижается Гоша. – Цепляешь к аккумулятору этот… Как его?

– Бластер?

– Дался тебе этот бластер…

– Ты мотор свой хоть раз видел?

– На кой черт мне его видеть? Мотор и есть мотор.

– Крышку капота подними! – командую я. Гоша неторопливо обходит грязный шедевр немецкого автопрома, поднимает крышку и печалится.

От посторонних глаз мотор лимузина скрывает пластиковый кожух на четырех пломбах. На кожухе изображена перечеркнутая красненьким человеческая ладонь, снабженная надписью «Noli me tangere» на всех известных языках.

– Эвона как оно, – вздыхает Гоша. – Садись, поехали. К субботе точно все растает, так я тебе Витьку пришлю. Чтоб прикурить.

В восемь утра в субботу, посреди настоящей русской метели, мне звонит Витя.

– Я, Тань, готов, – сообщает Маленький. – Только оно ж… Снег же ж.

– Снег. И от твоего джипа прикурить тоже не получится.

– Это да, – горестно вздыхает Витя.

– Вот, Малыш, к чему приводит социальное расслоение в обществе…

– Чего приводит? А, это… Так если чего надо – ты скажи, я отвезу-привезу. А то правда расслоение…

Почему-то мне представляется, как «Жигули» в гараже сонно вздыхают…

Греция…

У Гоши медленный интернет. Ну как медленный? Неторопливый.

Магазинчики в поселке имеют обеденный перерыв с часу дня до пяти вечера.

Многие, осознав, что уже настал вечер, не открывают и в пять. Рассказ о том, что в пешей доступности от моего дома есть четыре больших круглосуточных супермаркета и без числа мелких магазинчиков, приводит приятеля-грека в недоумение.

– Кто стал от этого счастливее? – спрашивает грек.

Как вы понимаете, ответа на этот вопрос нет.

Тут тихо. Очень тихо.

По вечерам к тетушке Деспине, которая занимается здешним хозяйством, приходит в гости сестра хозяина соседнего маленького отельчика. Тетушки играют в карты и неторопливо обсуждают что-то неторопливое. Когда приезжает Гошин приятель, они иногда играют в карты вчетвером. Я чуть поодаль валяюсь с книгой в шезлонге и время от времени закрываю глаза, слушая греческую речь, шум прибоя и снова греческую речь. Вероятно, филологи почище моего сделали это наблюдение много раньше, но фонетически греческая речь и шум прибоя очень похожи.

Вдоль моря бежит черная тощая собака. Добежав до моего шезлонга, собака встает всеми четырьмя ногами в воду и принимается сердито лаять.

– Что это ты такое читаешь, что она на тебя лает? – спрашивает греческий приятель. Он не знает русского, но довольно бойко говорит по-английски. Тетушки прекращают игру и прислушиваются.

– Я читаю поучения Паисия Святогорца.

– А, тогда ясно, – смеется грек и транслирует тетушкам мои слова: – Она читает блаженного Паисия.

Тетушки тоже смеются и машут на собаку:

– То-то бес пришел тебя ругать! Дай-ка я его перекрещу!

Собака удирает вдоль линии прибоя.

Хозяин деревенской греческой таверны приносит рыбу. Сырую. То есть – живую.

Познакомиться. Прежде чем жарить.

Он считает, что это абсурд – есть незнакомую рыбу.

– Я не хочу видеть ее заранее! – жалуюсь я. – Потом мне жалко ее есть!

– А как же ты дома покупаешь рыбу? – изумляется приятель-грек.

Мои объяснения про Норвегию, мороженое филе трески в коробочке и «ничего личного» вызывают у Стратоса страдальческое выражение на лице.

Из-под стола с таким же выражением лица на рыбу смотрит кошка – разноцветная и тощая, как велосипед. Но в кошкином взгляде присутствует надежда. Грек считает меня безнадежной.

Рыба тем временем возвращается на стол, изжарившись на углях, облившись оливковым маслом, обложившись помидорами…

Мои отношения с кошкой переходят в фазу заговора.

Я незаметно опускаю руку под стол.

Кошка незаметно берет из руки кусочек рыбы.

– Какое вкусное оливковое масло! – говорю я.

– Алексис! – кричит мой приятель. – У кого ты берешь масло?

Возникает хозяин. За ним возникает масло – мутновато – зелено-золотое, нерафинированное, в пластиковой бутылке. Следует длинный диалог, из которого я понимаю, что двухлитровую бутыль мне подарят, а еще две продадут за два евро.

– Сколько ты повезешь в Москву? Пять литров? Шесть?

В голове моей плывут видения: сумасшедший аэропорт в Солониках, толпа, сумки, Шереметьево, шесть литров масла…

– В Москве его не с чем есть, – говорю я.

Собравшиеся скорбят.

Кошка, меж тем, наевшись, засыпает на моей ноге.

Халкидики. Греция, блаженное лето.

Дочка хозяина таверны уехала в Америку.

– И хорошо там, в этой Америке? – спрашивает меня Яни.

– Не была, не знаю. Но София умница, она пробьется.

Наш приятель Стратос с удовольствием переводит про умницу Софию. Ему приятно, что я помню девушку и говорю отцу хорошее. То есть поступаю как положено.