Роберт Зеталер - Вся жизнь

Эггер сделал несколько шагов вверх по склону. Он едва различал очертания собственной руки, казалось, она утонет в глубоких загадочных водах, стоит вытянуть ее перед собой. Осторожно, шаг за шагом, он прошел несколько сотен метров вверх. Вдалеке послышался звук, похожий на протяжный свист сурка. Белая обнаженная луна висела на небе в прогалине тумана. Вдруг Эггер почувствовал легкое дуновение – и в тот же миг ветер вернулся, задул в полную силу. Порывами он раздирал туман, растаскивая клочья в разные стороны. Эггер слышал, как ветер воет в скалах выше по склону и как шепчет в траве под его ногами. В пелене тумана он двинулся дальше, и она расступалась пред ним, как живая. И тут он увидел небо. Увидел плоские скалы с остатками снега, будто кто-то расстелил поверх них белые скатерти. И увидел Ледяную Даму метрах в тридцати выше, на склоне.

Ее белые очертания он принял было за клочья тумана. Но тут же отчетливо разглядел бледные руки. Потертый платок на плечах. И волосы, тенью падающие на белизну плеч. По телу Эггера пробежала дрожь. В тот же миг он почувствовал холод. Но этот мороз по коже – не от холодного воздуха. Он зародился внутри. Холод засел глубоко в сердце, холод – это и есть ужас. Белая фигура приближалась к узкому скалистому выступу, перемещалась быстро, но Эггер не мог разглядеть ее шагов. Словно Ледяную Даму тянула к скале невидимая нить, скрытый механизм. Эггер не решался даже шевельнуться. Ужас сковал его сердце, но, как ни странно, в то же время он боялся спугнуть Ледяную Даму звуком или резким движением. Он увидел, как ветер, запутавшись в ее волосах, на миг обнажил шею. И понял все.

– Обернись! – взмолился он. – Пожалуйста, обернись, посмотри на меня.

Но она все удалялась, а Эггер видел только шею, на которой красным полумесяцем светился шрам.

– Где ты была так долго? – крикнул он. – Мне столько надо тебе рассказать! Ты не поверишь, Мари! Рассказать об этой длинной, длинной жизни…

Она не обернулась. Не ответила. Слышался только шум ветра, вой и тихие вздохи, с которыми он касался земли, забирая с собой последний снег той зимы.

Эггер стоял на склоне совсем один. Он не двигался очень долго, а кругом отступала ночь. Когда он наконец пошевелился, за далекими горными грядами уже сияло солнце, заливало вершины столь нежным и красивым светом, что не будь Эггер таким усталым и сбитым с толку, он рассмеялся бы от пронзительного счастья.

В последующие недели Эггер не раз бродил по скалистым горным склонам над своим домом, но Ледяная Дама, или Мари, или кем бы ни было то видение, больше так и не явилась, и понемногу образ ее меркнул в его памяти, пока наконец не растворился окончательно. Эггер вообще стал забывчив. Случалось даже, что, встав с постели, он больше часа искал ботинки, которые накануне вечером повесил на печную трубу сушиться. Или, размышляя насчет приготовления ужина, окунался в долгие мечтания и грезы, которые утомляли его настолько, что он, нередко все еще сидя за столом, опускал голову на руки и засыпал, так и не съев ни кусочка. Иногда, готовясь отправиться ко сну, он ставил табуретку у окна и долго вглядывался в ночной пейзаж, надеясь, что на фоне ночи возникнут воспоминания, способные привнести хоть чуточку покоя в его смятенную душу. Но все чаще и чаще порядок событий у него в памяти путался, воспоминания летели кувырком, и стоило какой-то цельной картине предстать перед его внутренним взором – она тут же ускользала от него или таяла, как кусок сливочного масла на горячей сковороде.

Однажды двое лыжников увидели, как совершенно голый Эггер расхаживает перед своим домом по снегу в поисках бутылки пива, которую он накануне вечером вынес на улицу охлаждаться, и с тех пор некоторые из деревенских стали считать Эггера окончательно чокнувшимся стариком. Но его это не беспокоило. Он знал, что сознание путается у него все сильнее, но сумасшедшим не был. Да и вообще в то время он уже вовсе не придавал значения людскому мнению, а бутылка действительно нашлась после непродолжительных поисков – лежала себе рядом с водосточным желобом, лопнула от мороза, и пиво можно было сосать, как мороженое на палочке, – и Эггер с тихим удовлетворением отметил, что хотя бы в этот день у него мысли сочетаются с действиями.

Согласно свидетельству о рождении, которое, по мнению Эггера, не стоило и чернил для печати, стоявшей на нем, ему было семьдесят девять лет. Он прожил дольше, чем когда-либо предполагал, и мог в общем и целом быть довольным своей жизнью. Он пережил детство, войну и сход лавины. Работа его никогда не тяготила, он проделал в горах необозримое количество отверстий и, очевидно, срубил достаточно деревьев, чтобы хватило дров топить печи на протяжении целой зимы в каком-нибудь небольшом городке. Жизнь его не раз висела на волоске, а за последние годы, работая проводником в горах, он узнал о людях больше, чем способен осмыслить. В долг, как ему помнилось, он много не брал, не поддавался мирским соблазнам – пьянству, распутству и чревоугодию. Он построил дом, спал в бесчисленных кроватях, хлевах, на погрузочных платформах, а в России даже провел две ночи в деревянном ящике. Он любил. Получил представление о том, куда может привести любовь. Он видел, как люди ступают по Луне. Он так и не создал себе сложностей тем, чтобы поверить в Бога, и смерть его не страшила. Эггер не помнил, откуда пришел, и не знал, куда уйдет. И все же на отрезок времени между этими событиями, а именно – на всю свою жизнь, он смотрел без сожаления, с прерывистым смехом и огромным удивлением.

Андреас Эггер умер в феврале, ночью, но не на улице, как он себе представлял – солнечные лучи греют затылок или звездное небо висит над головой, – а дома, за столом. У него закончились свечи, поэтому он сидел при скудном свете луны – в крошечном прямоугольнике окна она походила на тусклую, покрытую пылью и паутиной лампочку. Эггер думал о том, что предстоит сделать в ближайшие дни: купить свечек, заделать щель в оконной раме, через которую задувал ветер, выкопать перед домом канаву глубиной по колено и шириной сантиметров тридцать, чтобы там скапливалась талая вода. «Погода подсобит», – довольно уверенно сказал себе Эггер. Если вечером нога у него не ныла, то на следующий день обычно погода стояла тихая. Эггер думал о ноге с благодарностью, ведь на этом прогнившем полене он столько лет промотался по миру! Однако сейчас уже не сумел понять – это его мысли или ему снится сон? Эггер услышал шорох, близко-близко. Мягкий шепот, так обычно разговаривают с детьми.

– Поздновато уже, – услышал он свои же слова.

Казалось, они на несколько секунд повисли в воздухе, а потом лопнули и рассеялись в лунном свете, падающем сквозь окно. Эггер ощутил в груди пронзительную боль и увидел, как тело его медленно заваливается вперед, как щека касается столешницы. Он слушал биение своего сердца. И вслушивался в тишину, когда это биение прекратилось. Терпеливо ждал следующего удара. А когда удара не последовало – перестал ждать и умер.