Трумен Капоте - Если я забуду тебя. Ранние рассказы

– Я не могу, при всем понимании, подписать этот документ. И вы тоже не можете. – Он обвел взглядом их насторожившиеся лица. – Как раз в широте прав, которые он предоставляет, кроется его порок – в тех самых аргументах, которые вы только что привели, в законности мер, которые он допускает. Исключительно широко обозначенные цели, неограниченные гарантии поддержки, дозволенные решительные меры, обеспечивающие все это, хотя и законны, но они не для нас. Если бы они были незаконными, мы могли бы рискнуть, так как закон тогда действовал бы против нас, поддерживая, а не подавляя тысячи рабочих, защищая, а не нарушая интересы более слабых.

Но если закон и наше правительство разрешают нам это, то мы официально имеем право, скрепив законными подписями, поставить этот трактат на службу своим интересам, распоряжаясь судьбами десятков тысяч человек, – хуже того, мы имеем законное право злоупотребить интересами людей, чьи права представляем, поэтому мы обязаны провести четкую линию, которая обозначит предел, за которым наши действия являются рискованными для благосостояния тех, кто находится под нашим попечением.

Мы располагаем властью, как и все, кто служит великим интересам. Но по божеским законам, наш долг сделать то, что является самым трудным для людей, оперирующих финансовыми категориями и обладающих властью, – исполнить свой долг по отношению к «простому человеку», а посему, джентльмены, я убедительно прошу вас не совершать подобного эгоистического поступка.

В комнате снова наступила тишина. Бизнесмен только что у них на глазах разрушил один кодекс и этим действием обнажил другой.

Трое остальных прониклись его доводами, а проникшись, отказались от старых, сугубо предпринимательских ценностей, заместив их ценностью человеческого братства.

– Пойдемте-ка отсюда, сядем на автобус и не будем вводить документ в законную силу.

Яркое утреннее солнце быстро заливало лучами ряды застывших в ожидании утра крыш и испещряло полосами плотно закрытые ставни дома на холме.

Внутри дома одеяло на огромной средневековой кровати зашевелилось, и сонная голова на подушке повернулась на стук в дверь.

Два чисто выбритых, элегантно одетых молодых человека просочились в комнату.

– Доброе утро, дядя. Твой апельсиновый сок, – приветственно сказал один из них, между тем как другой направился к окнам и стал поднимать жалюзи. Получившее приглашение солнце с готовностью хлынуло в комнату.

– Ты поздно, Грегори, – проворчал человек в постели, отпил сока и сел. – Черт возьми! Если Минни еще раз оставит косточки в соке, я ее выгоню. – Он сплюнул косточку на ковер и приказал: – Подними, Генри, и брось в мусорную корзину.

– Дядя, – осклабился Грегори, возвращаясь от мусорной корзины, – как твоя нога? У нас хорошие новости…

– Заткнись, – скрипучим голосом перебил его старик. – Когда я велю Генри что-то сделать, то хочу, чтобы это сделал именно Генри . Может, вы и близнецы, но я умею вас различать. Так что, Грегори, вынь косточку из мусорной корзины, и пусть Генри сделает то, что я ему велел.

Всю жизнь я следил за тем, чтобы все было как положено . Так я содержал свою библиотеку. Так я содержал свою комнату. Так я содержал дом. Я ездил в город и работал. Я ходил в церковь и молился – все точно, как положено. Я думал и действовал так, как мне полагалось. И моя сила как мэра заключалась не во мне самом, а в моих здоровых привычках…

– О, дядя, тебя выберут снова, – бодро вставил один из братьев. – А пока у нас есть для тебя хорошая новость…

– Черт возьми, конечно, меня выберут! – перебил старик. – Я говорю не об этом. – Нетерпеливым жестом он показал, чтобы ему подложили под спину еще одну подушку. – Моя самая большая головная боль – вы двое. Ваш покойный отец хотел, чтобы я о вас позаботился. Но, Господи, что я могу сделать? Я сломал ногу, так уж случилось, вы знаете. И я призвал вас к себе для того, чтобы вы присмотрели за моей канцелярией, пока я не поправлюсь. Черт! Одно дело потерять ногу, но совсем другое – проиграть выборы из-за чьей-то глупости. И кстати, кто-то из вас трогал мой кроссворд на полу?

– Ну да, я трогал, надо же мне было немного развлечься.

– Дядя, у нас хорошая новость…

Но тот уже снова зарылся в одеяло. Гнев его затухал. Он заметил солнечный луч, игравший на спинке кровати.

– Сначала послушайте меня. – Голос его стал печален. – Я прожил хорошую жизнь. – Он повернулся к племянникам. – Но я никогда по-настоящему не развлекался. Ни капельки. Был слишком занят, чтобы веселиться. Я не интересовался женщинами. Не курил, не пил, не руг… Ладно, ругался, но это же не развлечение. И мне никогда не нравился гольф, я так и не смог пройти все лунки меньше чем за девяносто минут. Я никогда не любил ни музыку, ни поэзию, ни… – Он вспомнил о своем кроссворде и надолго замолчал. Его размышления приняли направление, какого не принимали никогда прежде.

Теперь солнце приветствовало его, заглядывая прямо в лицо.

– Господи, ребята! – воскликнул он наконец. – Я никогда не смотрел на это под таким углом! Государственное устройство – это один большой кроссворд! Восхитительно! И, – он резко сел в кровати, – жизнь – тоже! А-а-а-а-а-а! – Он никогда еще так не улыбался. – Прошлой ночью, Генри, я думал, что мог бы еще что-то сделать в жизни, только если бы у меня было две ноги. Но теперь – хромой или не хромой – я вижу, что могу быть прямо как… прямо как… – Он окинул взглядом комнату. – Да! Прямо как солнце!!!

Дрожащим пальцем он радостно указал на огненный шар.

– Вот это наш дядюшка! – рассмеялись близнецы, и Генри сказал:

– Твои ноги при тебе. Это и есть хорошая новость! Врач сказал, что ампутация не нужна. Очень скоро ты снова сможешь ходить. Завтра мы втроем поедем в город на автобусе!

На проигрывателе крутилась десятидюймовая пластинка. Из маленького динамика лилось красивое волнующее соло трубы. Девушка встала с табуретки, на которой сидела, дотянулась до переключателя, и высокий звук трубы захлебнулся в булькающем вздохе.

Музыка растревожила ее, она вспоминала детство. Возле кабинки для прослушивания, в обрамлении стеллажей с альбомами грампластинок, стояли двое мужчин. Один из них снял с полки бетховенский квартет и передал другому.

– Послушайте это, сэр, когда девушка освободит проигрыватель.

– Нет необходимости, – рассмеялся другой. – Я могу слышать Будапештский струнный квартет и без проигрывателя.

Девушка вышла из кабинки и положила на прилавок пятьдесят пять центов.

– Я беру это, – сказала она, указывая на пластинку, которую держала в руке.

Мужчина и девушка одновременно вышли из музыкального магазина с пластинками под мышкой.