Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Вырастают новые города и городские районы в Гойерсверде, в Висмуте. Роберт Зиверт закладывает первый камень при основании нового социалистического города Эйзенхюттенштадта. В течение пятнадцати лет он строит вместе со всеми и в семьдесят восемь лет все еще работает в министерстве как научный сотрудник. Но 30 декабря 1967 года во время торжества по случаю его восьмидесятилетия министр, кладя ему на плечо руку, говорит: «Теперь пора и отдохнуть, Роберт!» У неутомимого каменщика нужно отобрать мастерок, не то он вообще не остановится. В день своего юбилея он оглянулся на прожитую им жизнь, — по своей полноте и размаху она отражает историю начиная со времен кайзеровской империи до победы над фашизмом и начала строительства социализма.

Роберту Зиверту теперь за восемьдесят, и у него за плечами шестьдесят пять лет борьбы. Каменщик, бухенвальдский смертник стал государственным деятелем нового строя, представителем рабоче-крестьянского государства. Такие люди, как он, вывели свой народ из лабиринта его столь роковой истории на новый путь, на путь, открывшийся перед ним в мае 1945 года, когда сначала пришлось убирать оставленные войной развалины, чтобы, освободив горизонт, пойти новой дорогой.

Камень за камнем укладывал он, Роберт Зиверт, пока новый дом не был построен. Разрушить его фундамент невозможно, так как каменщик знает свое ремесло. Вот он, седовласый, проходит по улице. Останавливается перед строящимся домом и смотрит, как работают строители. Башенные краны поднимают и кладут блоки один за другим. Когда дом будет готов, в него въедут веселые люди. Может быть, рядом с Робертом стоит человек, который тоже смотрит на новое. Может быть, он скажет:

— В мое время было еще так: клали камень за камнем.

— Ты каменщик? — спросит его Роберт, который ничем не отличается от стоящего рядом человека.

Есть ли вообще люди, от которых отличается Роберт Зиверт, каменщик и государственный деятель? Разумеется, есть. Например, кизингеры, венеры, штраусы. И именно потому, что Роберт Зиверт от них отличается, он похлопает соседа по спине и скажет:

— Вот мы тут стоим вдвоем и глядим на них, смотрим на новое. Мог ли ты об этом мечтать в тысяча девятьсот сорок пятом году, когда мы взяли в руки мастерок? Камень за камнем! Хорошо было, не правда ли? Но мне кажется — башенные краны лучше.

Сосед испытующе посмотрит на него:

— Ты что, тоже каменщик?

— А как же, — ответит Роберт Зиверт и довольно прищурит глаз…

Перевод А. Зелениной.

Уже одно то, что впервые в жизни она увидела свет — свет керосинового фонаря — в каморке для служанок у крестьянина, владельца шести лошадей, случилось против закона и права, вопреки всякому обычаю.

Закону и праву противоречило то, что третья служанка без роду и племени произвела на свет безотцовское дитя. Но здесь все было ясно. С обычаем обстояло несколько иначе: всегда в крестьянских усадьбах попадались красивые, цветущие служанки и зачастую высохшие, увядшие, лишенные всякой прелести хозяйки, и мужья их для некоторого разнообразия и отдохновения сменяли порой свое законное ложе под боком тощей супруги на место возле цветущей плоти юной служанки.

Словом, безродная третья служанка не так уж нарушила обычай, когда однажды сумрачным зимним днем на сеновале покорилась силе своего хозяина.

Но то, что она теперь родила ребенка, не имея ни малейшего права назвать отцом его даже какого-нибудь работника или батрака, — вот это уже противоречило всем обычаям.

Сухопарая хозяйка ругалась и обзывала третью служанку «потаскухой». Хозяин неделями слонялся по гумну и всей усадьбе в отвисших сзади штанах и со спутанной копной волос, притворяясь, будто делает что-то полезное в хлеву и амбаре в эти дождливые осенние дни.

Когда третья служанка явилась к начальству и объявила, что у нее родилась девочка и она желает назвать ее Марией, светская власть удовлетворилась данными, полученными от молодой матери, и вписала в регистр: «Отец неизвестен».

Небесная власть с таким положением никак не могла согласиться. Но грешница, невзирая на угрозы самыми страшными адскими карами, оставалась немой и упорствовала, а потому, в конце концов, изнемогшей небесной власти не оставалось ничего иного, как занести в крестильную книгу девочку Марию от неизвестного отца.

При этом не только всей деревне, но и многим крестьянам соседних четырех деревень, а также земной и небесной власти было совершенно ясно, почему крестьянин Кола ходил в отвисших на заднице штанах и работал как одержимый, лишь бы поменьше попадаться на глаза супруге.

Но третья служанка знала, чего хотела: если она сохранит доброе имя Колы в глазах начальства, то получит отдельную каморку над коровьим хлевом, сможет растить возле себя маленькую Марию и получать на четыре талера в год больше.

Так маленькая Мария без отца осталась в усадьбе своего отца и к пяти годам превратилась в толковую гусятницу.

В семь лет она пошла в школу. И здесь уже во второй раз восстала против начальства, — ибо выводила каракули на аспидной доске левой ручкой, точно так же, как хлебала левой рукой суп или ставила пестрые заплаты на своей грубой юбчонке.

В школе она сидела в первом ряду против учителя, с левого края у стены. А позади, справа находилось место сына регента, четырьмя годами старше ее. Соседом его был сын лавочника, владельца «торгового дома» и мельницы с пекарней, где в одной из комнат можно было выпить водочки. Жена лавочника даже летом ходила в чулках и башмаках, а в дни храмового праздника у них бывали самые именитые гости. Даже господин секретарь заместителя окружного начальника посещал их и очень богатый купец Хаппиг, у которого в городе был магазин с шестью большими витринами.

Увы, сын регента и сын лавочника не отличались ни особым умом, ни прилежанием. Но обоим предстояло на будущую пасху поехать в город поступать в гимназию. Понятно, что господин учитель прилагал все силы, чтобы вдолбить им обоим, да еще нескольким, необходимые знания.

Право же, времени для остальных учеников этой «маленькой» школы, вместе с Марией сидевших в одном классе, вовсе не оставалось. Потому не было ничего удивительного в том, что прошел еще добрый год, прежде чем обнаружилось молчаливое сопротивление Марии начальству.

Вместе с небесным начальством деревни в школу наведался инспектор из города. Несчастный случай привел инспектора к маленькой Марии и заставил его взглянуть на ее аспидную доску. Твердые и аккуратные стояли на ней буквы, но, к сожалению, инспектору лишь с помощью зеркала удалось разобрать начертанные на доске слова: «Германия великая страна — у нее есть император. Императора зовут Вильгельм. Он ниспослан нам божьей милостью». Левой рукой Мария научилась красиво и четко выводить слова, которые, однако, можно было прочитать только с помощью зеркала. Господин учитель получил после посещения инспектора основательный разнос, а девочка Мария тут же следом — изрядную порцию побоев от господина учителя. С этого дня палка господина учителя до тех пор гуляла по писавшей в зеркальном порядке девочке, пока ее правая рука не научилась выписывать фразу: «Все мы подчинены начальству, а начальство — от бога». Чем старше становилась Мария, тем реже она попадала летом в свой класс. То нужно было сажать картофель или выпалывать сорняки, то сажать свеклу или стелить лен, то жать хлеб или ворошить сено, а там уж приходила пора выгонять скот на пастбище, и Марии приходилось следить, чтобы коровы не забрели на свекольное поле или в кукурузу в поисках более доступного и вкусного корма.