Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Курт передернул плечами, будто хотел сбросить с себя какой-то тяжелый груз.

Потом он снова заговорил, и голос его был хриплым от волнения:

— Но теперь я окреп духом. И если снова поеду в Германию — туда не зайду. Можешь не сомневаться. Вот что я хотел сказать тебе!

Я ничего не ответил Курту и только кивнул. Я чувствовал, что он должен был рассказать мне об этом, чтобы облегчить душу. И я подумал: лучшие люди Германии — среди нас! Они герои. Настоящие герои.

Я все лежал, вытянувшись на койке в полицейской тюрьме в Париже, а мысли приходили и уходили.

«Где вы живете в Париже?» — вот еще о чем спросил меня полицейский чиновник. И снова я увидел перед собой Ивонну. Казалось, стены тюрьмы расступились…

Господин Менье, которому я позвонил по приезде в Париж, помог мне связаться с руководством немецкой антифашистской группы. Я встретился с товарищем по имени Карл. Ему было лет шестьдесят или немногим больше. Он казался приветливым господином, тихо и скромно живущим на свою пенсию. На самом же деле это был темпераментный, осторожный и очень умный человек. Человек, к которому сразу проникаешься доверием.

Карл пришел не один. С ним была молодая женщина, он познакомил меня с ней.

— Это товарищ Гранжье. У нее ты будешь жить. Товарищ Гранжье сама любезно предложила нам свои услуги.

Молодая женщина подала мне руку и испытующе взглянула на меня. У нее были голубые глаза. Они улыбались.

— Вас надо помогать, так? — сказала она.

Ей было явно нелегко говорить по-немецки. Она с трудом подбирала каждое слово. Но говорила она спокойно, как о чем-то самом обыденном. «Так могут говорить только люди, у которых есть цель в жизни и которые верят, что достигнут ее», — подумал я.

А вслух сказал:

— Я вам очень благодарен, товарищ. — Ничто другое не пришло мне в голову. Я растерялся: женщина была очень красива. И я страшно обрадовался, когда Карл заговорил снова:

— Видишь ли, мы считаем, что останавливаться в гостинице для тебя не совсем безопасно. Там слишком много людей. Это плохо. А потом, ты ведь скоро уедешь обратно в Германию. У товарища Гранжье тебя никто не увидит. Там ты сможешь, не заявляя в полицию, жить до самого отъезда.

Через несколько минут мы простились. Я направился к ближайшей станции метро, чтобы доехать до вокзала и взять там свой чемодан. Мной владело странное чувство. Я шел по улицам так, будто был один в этом многомиллионном городе на Сене. Я ничего не видел и не слышал, шел, машинально переставляя ноги.

Тогда я не мог даже предположить, что этот первый вечер в Париже и встреча с Ивонной сыграет решающую роль в моей жизни! Однако что-то похожее на предчувствие родилось во мне сразу же, едва я увидел Ивонну. Это предчувствие было еще подобно легкому дуновению ветерка или бесшумному полету птицы. Но оно уже было.

Так уж устроен человек: тысячи людей могут встретиться на твоем жизненном пути, и все они для тебя на одно лицо. Это либо люди, связанные с тобой общим делом, либо те, с кем тебя свел случай. Но вдруг появляется человек, о котором ты раньше ничего не слышал и которого ты никогда не видел. Он смотрит на тебя, произносит всего несколько слов — и ты теряешь голову.

И вот еще что свойственно человеку: однажды мелькнувшую мысль иной раз не можешь забыть всю жизнь. Так вот и я до сих пор помню то, о чем думал в тот вечер.

«У товарища Гранжье тебя никто не увидит…» — сказал Карл. Значит, она, по-видимому, живет одна? Она сама предложила, чтобы я поселился у нее. Как эта французская девушка предала нашему общему делу! Как она верит нам. И это было для меня самым главным.

Ивонна жила одна. Ее двухкомнатная квартирка была изящно и со вкусом обставлена. К комнатам примыкала крошечная кухонька с газовой плитой и маленькая душевая. Квартира была в большом, современного типа доме с длинными коридорами, со множеством квартир.

Дом был подобен огромному пчелиному улью с массой ячеек. Он имел несколько подъездов, но войти в него незамеченным было невозможно. Каждый раз приходилось проходить мимо консьержки. С вечным вязаньем в руках, она сидела в своей квартире у маленького окошка, выходившего на лестничную клетку. От ее взора не мог укрыться никто. Если же ее не было видно в окне (что случалось крайне редко), на посту, неизменно с трубкой во рту, находился ее муж. А я знал: в Париже консьержки являлись одновременно осведомителями полиции.

— Вы не бояться, — заверила меня Ивонна, когда мы заговорили с ней об этом. По ее словам, консьержке было достаточно увидеть нас вдвоем, чтобы не задавать никаких вопросов, даже если потом я пойду один. Потому что в Париже «иначе смотрят на это».

Она говорила спокойно, с серьезным лицом, почти сухо, по-деловому. И все же я невольно улыбнулся: немецкие слова она выговаривала так смешно, так мило коверкала их. Впрочем, я быстро погасил улыбку, боясь обидеть Ивонну.

Несмотря на объяснения Ивонны, у меня все-таки всякий раз перехватывало дыхание, когда я проходил мимо маленького окошка консьержки. Каждый раз, входя в дом или выходя из него, я думал: «Будь у меня крылья, я смог бы подняться ввысь и незамеченным пролететь над этим окошком!»

В первые дни я редко видел Ивонну, хотя мы жили с ней под одной крышей. Девушка казалась мне очень застенчивой. Она держалась замкнуто и даже несколько настороженно, хотя ей приходилось оказывать мне товарищеские услуги. Но, может быть, именно этим и была вызвана ее настороженность. Впрочем, вероятно, все это было плодом моей фантазии, так как я и сам старался как можно меньше мешать ей своим присутствием и не позволял себе ничего, что могло бы так или иначе нарушить ее привычную жизнь.

Обычно я приходил домой позже нее и как можно тише тут же пробирался в свою комнату. Утром, услышав, как Ивонна возится сначала в ванной, а потом хозяйничает на кухне, я ждал, когда она, уходя, крикнет мне в дверь свои дружеское: «Au revoir!» [15] До свиданья! (франц.) Тогда я выходил из своей комнаты, отвечал на ее приветствие, дружески кивал ей и провожал взглядом, пока за ней не захлопывалась дверь.

Когда мы влюбляемся, мы становимся эгоистичными. Иной раз эгоистичными до крайности. Мы внушаем себе, что все должно быть так, как мы сами чувствуем и желаем. И в конце концов становимся жертвами своих мечтаний, — ведь приходится пробудиться от грез, и тогда бывает очень горько.

Как-то, вернувшись домой, я застал Ивонну не одну, хотя время было позднее. Она познакомила меня со своим гостем.

— Это товарищ Марсель, — сказала она, не добавив ничего.

Марсель был мужчина средних лет, очень высокий и стройный, с добрым лицом и темными веселыми глазами. Такой же живостью и добротой дышала и его речь. Однако мне не понравилась ни его живость, ни доброта.