Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Гестапо не удавалось состряпать на меня дело. Однако меня не освобождали. Ничто не помогало: ни ловко подстроенные ответы, ни моя «принадлежность» к нацистской партии. Они, конечно, посылали в организацию запрос. Но ведь я и сам знал, что числился там только формально. А таких, как я, в Германии в то время было немало.

Так или иначе, но я показался гестапо подозрительным. И меня без всякого суда отправили в концентрационный лагерь. Тяжело рассказывать об ужасах, которые там творились. Особенно тяжело для тех, кто сам все это пережил. Я расскажу очень коротко.

Недалеко от нашего лагеря проходила железнодорожная ветка. Вскоре после начала войны нам пришлось там работать. Работали мы под строгой охраной эсэсовцев. Рабочих рук с началом войны стало не хватать. А наш труд ничего не стоил. Мы должны были возвести насыпь. И потом уложить на нее рельсы.

Каждое утро в сопровождении вооруженных до зубов эсэсовцев мы отправлялись к железнодорожному полотну. К вечеру многие настолько теряли силы, что нам приходилось под руки тащить их в лагерь. Причем делать это надо было незаметно. Если эсэсовцы замечали, что заключенный не держится на ногах, они жестоко избивали его. А того, кто падал под ударами, отправляли в карцер, откуда в большинстве случаев возврата не было. Это знали все.

Выбиваясь из сил на постройке новой ветки, мы видели, как мимо нас день за днем проходили эшелоны с военной техникой, орудиями разных калибров, средними и тяжелыми танками. На запад. На Францию! Мысли терзали меня. Может быть, нацисты бомбардируют Париж? Может быть, над Ивонной нависла смертельная опасность? А может быть, ее уже нет в Париже? Может быть, гражданское население давно эвакуировано?

Тяжелая работа на строительстве дороги изматывала, доводила до полного изнеможения, но, несмотря на это, наша мысль кипела. Что происходит в мире? Мы почти ничего не знали. Слухи, ходившие по лагерю, лишь сбивали нас с толку. Но в одном мы, члены партии, были уверены с первого дня: войну нацистам не выиграть! Это был уже не поход в маленькую запуганную Австрию или обезоруженную предательством Чехословакию. Теперь нацисты впервые столкнулись с великими державами!

А потом произошло ужасное. Франция была взята с марша за несколько недель! Париж пал! Комендант лагеря объявил нам на перекличке об этом сам. Лично. Самодовольно и торжествующе.

Сначала мы не поверили. Вечером, охваченные тревогой, лежали мы на своих двухэтажных нарах. Осторожно выглядывали в окна барака. Из ярко освещенного здания лагерной комендатуры доносился шум, визгливые выкрики. Пьяные охранники горланили во все горло: «Вперед, на Францию, тебя там ждет победа!» Так они праздновали вступление нацистской Германии в Париж. Как же это могло случиться? За такое короткое время! Черт знает что; видно, без предательства не обошлось, рассуждали мы. Но от этого не становилось легче.

Ивонна! Я знал: в каждом городе, куда входили немецкие войска, действовали карательные отряды гестапо. А уж в Париже-то безусловно! Если Ивонна была еще в городе, то теперь ей действительно угрожала опасность. Как и остальным товарищам. «Au revoir, chéri… Au revoir…» Неужели это было несколько лет назад? Мне казалось, будто я слышу голос Ивонны. Будто она здесь, рядом. Я слышал ее ночью, когда без сна лежал на нарах в мрачном бараке.

А в лагерь привозили все новых и новых. Теперь нацисты пригоняли заключенных из всех стран Европы. Сгоняли в лагерь лучших людей порабощенных ими наций. Эти товарищи должны были узнать, что есть и другая, антифашистская Германия, и доказать это мы могли только интернациональной солидарностью.

В лагере уже давно существовала подпольная партийная организация. Она была создана с большими предосторожностями, — ведь напади гестаповцы на ее след, это могло бы стоить жизни многим. Товарищи приняли меня в одну из троек. Что это значило для каждого из нас — трудно передать словами. Партия жила! Даже здесь, в дышащей смертью атмосфере лагеря. Здесь, под носом у вооруженных до зубов эсэсовцев.

Крайне осторожно, обдумывая каждый шаг, мы постепенно налаживали контакты с иностранными товарищами. Так как я уже свободно владел французским (по возвращении из Парижа я, все время думая об Ивонне, занимался им очень усердно), было решено, что я буду поддерживать связь с французской группой.

Так я познакомился с Гастоном, железнодорожником из Парижа. Это был небольшого роста, худощавый молодой человек, невыразительная внешность которого ничего не говорила о ее обладателе. Ловкого, умного и к тому же бесстрашного Гастона можно было принять за легкомысленного парня, не имеющего ни жизненного опыта, ни интереса к политике. Он и вел себя соответствующим образом. Просто и непосредственно. И только очень немногие знали настоящего Гастона — того, что скрывался за этой простоватой внешностью. Он был еще молод, ему едва исполнилось двадцать пять лет. Но, несмотря на это, французская подпольная группа в лагере избрала Гастона своим руководителем. И не случайно. В Париже Гастон возглавлял диверсионную группу рабочих из железнодорожных мастерских. Он рассказал мне об этом лишь спустя несколько лет, когда нацистский режим был уже уничтожен. Только тогда.

Одной из задач нашего подпольного, теперь уже интернационального, руководства в лагере была помощь наиболее ослабевшим товарищам. Помочь им выжить. Спасти их для нашего общего будущего. По вечерам я нередко пробирался в барак к Гастону. Быстро шептал ему: «Ваш больной товарищ с завтрашнего дня будет получать двойной паек… Руководство просило сообщить вам об этом…»

— Merci… Merci… — торопливым шепотом отвечал Гастон. И я снова исчезал в темноте.

То, что товарищи, сами голодая, делились своим скудным пайком, чтобы помочь другим, было ярким свидетельством интернациональной солидарности. Так были спасены многие. Все это мы делали во имя будущей победы нашего справедливого дела, во имя нового дня человечества. Ибо чем дольше затягивалась война, тем яснее становилось нам: нацистский режим в отчаянии борется за свое существование. Те, кто научился правильно оценивать то, что увидели, услышали, находили этому немало доказательств. А после Сталинградской битвы у нас уже появилась непоколебимая уверенность: Советская Армия сломала хребет фашистам!

Гастон и я стали друзьями. Маленький, худощавый парижский железнодорожник с беспечно-лукавым лицом умел ободрить меня, умел вселить в меня надежду. Я рассказал ему об Ивонне, о моем беспокойстве, о страхе за нее.

— Поверь, ты встретишься с ней, — говорил мне Гастон так убежденно, будто знал это наверняка. Словно иначе и быть не могло.

И я верил ему. Потому что я глубоко верил в Гастона — преданного друга и прекрасного человека. Когда мы ищем поддержки, теплое слово для нас как целебный бальзам.