Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Пограничная станция! Двое в форме таможенников (так я предположил, ведь мне еще ни разу в жизни не доводилось переезжать через границу) и один нацист, на сей раз в коричневой форме штурмовика. Штурмовик рычал и орал даже на таможенников. На паспорт моего спутника он едва бросил беглый взгляд. Но и в моем он, по-видимому, не нашел ничего подозрительного, потому что тотчас вернул его мне и затем равнодушно наблюдал, как таможенники заполняли валютные декларации, — выходило, что у нас обоих было с собой всего по нескольку марок, — после чего один из них заглянул в портфель моего «тирольца». Только теперь мне бросилось в глаза, что у этого типа не было никакого багажа. Да и зачем он ему? Ведь перед границей он вместе со мной сойдет с поезда.

Иногда читаешь или слышишь, что при внезапном шоке у людей волосы встают дыбом или мороз по коже подирает; ничего такого со мной не произошло, только сердце на секунду болезненно сжалось и остановилось, когда штурмовик вдруг заорал на меня:

— Так вы артист, говорите?

Я изобразил изумление, такое неописуемое изумление, что, конечно, любой мало-мальски смышленый человек сразу сообразил бы, что я ломаю комедию.

— А кто же еще? — Я поспешно сунул ему под нос свой театральный журнал и то письмо. Он грубо отшвырнул их в сторону и рявкнул:

— Откройте-ка чемодан!

Таможенник только что захлопнул его, очень бегло ознакомившись с содержимым. Я вновь откинул крышку:

— Прошу!

Сверху я предусмотрительно положил театральный парик и коробку с гримом, немного ниже, — вопреки нежеланию занимать пустяками место, необходимое для более важных вещей, — фрачную пару. Штурмовик ощупал ее, словно проверяя качество материи; двумя пальцами приподнял и тут же опустил парик; грим он обнюхивал долго и брезгливо. В другое время я бы наверняка расхохотался; а в той обстановке я почувствовал, что покрылся холодным потом и что рубашка прилипла к телу.

Штурмовик что-то буркнул, кивком приказал таможенникам следовать за ним и молча вышел из купе. Укладывая вещи в чемодан и закрывая крышку, я напряг всю свою волю, чтобы совладать с собой и не выдать себя дрожанием рук. Поезд тронулся. Но я все еще едва дышал от страха.

Тут мой попутчик впервые заговорил со мной. Голос у него был скрипучий, хриплый, на лице враждебная ухмылка.

— Мы еще не пересекли границу! — произнес он.

Теперь я понял, что́ меня ждет: за несколько метров до свободы поезд резко, затормозит, этот тип опустит свою лапу на мое плечо и тем же скрипучим, хриплым голосом скажет: «Вы арестованы. Следуйте за мной!» Видно было, что он уже сидит как на иголках.

Вот оно! Раздался скрежет тормозов. Поезд замедлил ход. Опять та же острая режущая боль в сердце. Я почувствовал, что побелел как полотно. Механически прочитал на стене дома за окном: Restaurace и еще: Hostinec. И в тот же миг чуть было не упал, потому что усач сильно ударил меня своей лапой по плечу и хриплым голосом завопил:

— Пронесло! Мы проскочили! Проскочили! — И он вытер пот с лица, которое вдруг оказалось совсем не злобным и враждебным, а добродушным и веселым.

Как выяснилось в пути до Праги, мой спутник был социал-демократом и профсоюзным деятелем из Бреслау; он уже побывал в руках нацистов, истязавших его в одном из берлинских застенков.

— А я-то подозревал, что ты… — смущенно выдавил я.

— Я тоже, — рассмеялся он. — Но только до Дрездена.

Через несколько недель после нашего прибытия в Прагу он умер от последствий тех истязаний, которые перенес в берлинском застенке.

Перевод Е. Михелевич.

Актер Эрих Фройнд, замечательный товарищ, с которым я познакомился в Праге, часто рассказывал, вернувшись в Берлин в 1945 году, следующую историю. Он все собирался ее записать, да так и не собрался. В 1958 году он умер. Я считаю своим долгом сделать это за него.

Эрих, эмигрировавший из Праги в Англию через Польшу, был в самом начале второй мировой войны арестован в Лондоне. Очевидно, его приняли за крупного политического деятеля, выполнявшего секретное задание. При обыске в его квартире агенты Интеллидженс сервис действительно обнаружили записную книжку с загадочными заметками. На многих страницах были записаны в высшей степени подозрительные сочетания слов вроде «Селедка на крыше», «н.-с. шлюха», «скандал ха-ха» и им подобные, разбитые на группы, помеченные римскими цифрами.

Эриха допрашивал безупречно одетый господин, свободно говоривший по-немецки. Его вопросы, задаваемые сдержанным тоном и с непроницаемым выражением лица, сначала привели Эриха в полное недоумение. Тогда господин стал выражаться яснее.

Нет, ответил Эрих, я не принадлежу ни к какой партии. Да, я антифашист. Да, я сотрудничал с коммунистами. Нет, их фамилии мне неизвестны. Нет, я вовсе не собираюсь отрицать факт сотрудничества, более того, я горжусь им. Чего вообще от меня хотят?

— На чью разведку вы работаете, господин Фройнд? Кто вам платит?

Эрих оторопел.

— Я?! На разведку! Это мне-то платят?

— Вы прекрасно играете свою роль, господин Фройнд, но это вам не поможет, нас вы не обманете. Вы изобличены.

Тут Эрих все же немного побледнел.

— Я изобличен?

— Ваш код в наших руках.

— Что… в ваших руках?

— Вот это, господин Фройнд. — Он вытащил из ящика стола записную книжку Эриха и постучал по ней пальцем, иронически улыбаясь.

— Узнаете?

— Да… Это… это моя записная книжка.

— Вот видите! Ну так как, будете давать показания?

— Я готов правдиво ответить на любой вопрос.

— Это самое разумное в вашем положении. Ведь нам известно куда больше, чем вы предполагаете. Итак, выкладывайте!

Он открыл книжечку, немного полистал и спросил:

— Что скрывается под «Г. — целлофан»?

Тут Эрих расхохотался. Он буквально трясся от хохота.

Лицо господина за столом окаменело, он смотрел на Эриха, зло прищурив глаза.

— Это анекдот, — наконец сухо произнес Эрих. — Когда на моих товарищей нападает тоска, а в эмиграции это бывает частенько, я стараюсь подбодрить их анекдотами. Говорят, я хорошо рассказываю анекдоты. Только ужасно быстро их забываю. То, что вы приняли за секретный код, на самом деле ключевые слова, по которым я вспоминаю анекдоты. — Эрих вновь чуть было не рассмеялся.

Но тут вежливый господин вышел из себя. Он побагровел, ударил кулаком по столу и взвизгнул:

— Вы что, всех нас тут дураками считаете, что ли?

— Отнюдь, — мягко возразил Эрих.

Господин немного успокоился.

— Значит, вы не хотите признаться во всем чистосердечно?

— Я могу просто рассказать вам этот анекдот, — предложил Эрих. — «Г.» означает Геринг.

— Ага!

— Так вот. Герман Геринг, обладатель тридцати различных мундиров, заказал себе еще один, тридцать первый. Из целлофана. Теперь он может носить сразу два мундира, и все ордена видны.