Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Господин Сарафанов, вы напоминаете человека, стоящего на вечерней молитве. — Эти насмешливые слова принадлежали высокой и стройной даме, Дине Франк, взиравшей на него влажными и нежными глазами. — Поговорите со мной несколько минут, вы мне приятны.

— Для меня большая честь оказаться рядом с вами и высказать вам все мое восхищение. — Сарафанов уже овладел собой. Магические треугольники перестали накладываться один на другой. Перед ним стояла еврейская красавица, сильная, страстная, свежая, источая благоухания молодого любвеобильного тела. — Я прочитал ваше выступление в газете, где вы предлагаете ввести в российских школах курс «холокоста». Почему бы нет? Пусть граждане России, главным образом русские, не забывают о страшном преступлении века, о трагедии еврейского народа. Как вы остроумно пишете, «это приобретенное с детства знание заблокирует у русских железы, которые вырабатывают антисемитизм. Парализуют те участки мозга, в которых зарождаются представления о «русском фашизме».

— Благодарю. Я тоже исподволь слежу за вашими деяниями. Особенно за вашей спонсорской помощью культурным и образовательным учреждениям. Школы высокоодаренных еврейских детей нуждаются в финансах. Ваши дарения благородны и своевременны.

Она смотрела на него ласково, не мигая. Удлиненное жемчужно-белое лицо. Пунцовые губы в легкой усмешке. Тонкий длинный нос с очаровательной горбинкой. Гладко зачесанные черные волосы с синим стеклянным отливом, которые, если убрать из них костяной гребень, рассыпятся чудесным ворохом по заостренным плечам, пахнув теплым душистым ветром. Дина Франк преподавала в гуманитарном университете историю Израиля, выступала в прессе, на собраниях, была яркой активисткой Еврейского конгресса.

— Думаю, что свойственная многим русским ксенофобия кроется в глубинах ущербного национального сознания, — говорила она, очаровательно улыбаясь, — в некоторой дефектности и несостоятельности русского национального характера. Русский народ развивался в условиях непрерывного жестокого рабства, в абсолютном дефиците религиозной и культурной свободы. У него не было избыточных калорий, которые могли быть истрачены на взращивание высокой и щедрой духовности. Отсюда — боязнь новизны, свободы, вторжений извне. Страх того, что пришелец обнаружит их несостоятельность и ущербность. Русские развивались на севере, где недостаток солнца и солнечного восприятия мира. Мы, евреи, — дети тепла и солнца. В нас сконцентрировались огромные запасы солнечной энергии, которые позволили евреям вынести все гонения, совершить громадную религиозную и культурную работу.

— Как бы я хотел в качестве преданного ученика прослушать цикл ваших лекций. Не было бы среди ваших студентов более преданного, чем я, — с куртуазным поклоном произнес Сарафанов.

— Мои суждения не являются плодом теоретических измышлений. — Дина Франк пленительно улыбалась, сияя вишневыми глазами, перед волшебной силой которых не смог бы устоять и Олоферн. — Я была замужем за русским мужчиной. Он был добрый и моральный интеллигент, но нес в себе, как и все русские мужчины, неизбывную ущербность. Он не выдерживал моей иудейской солнечности и в один прекрасный день, когда я объяснила плачевную долю царя Николая Второго его неумным обращением с евреями, мой муж накричал на меня, обозвал «жидовкой», и мы расстались.

— Мне кажется, что любой мужчина — русский, англосакс или правоверный иудей, — все будут чувствовать рядом с вами свою несостоятельность и ущербность. Такую красоту и силу трудно вынести гордому мужчине.

Дина Франк чуть повернула голову на стройной шее, позволяя Сарафанову любоваться ее изысканным профилем.

— Жаль, что вы не говорите на иврите, господин Сарафанов, — она обратила на собеседника сияющие глаза.

— Увы, нет, — ответил Сарафанов, выдерживая ее взгляд, отвечая на него своим, восхищенным, — но готов брать у вас уроки.

— Может быть, я соглашусь. Есть русские, которые приезжают в Израиль, овладевают ивритом и становятся настоящими евреями.

— Рядом с вами и Моисей не чувствовал бы себя настоящими евреем.

Она ослепительно улыбалась, белея великолепными зубами. Сарафанов видел, как светятся пунцовые мочки ее ушей. Чувствовал, что находится в поле ее обольщения, которое сладко и властно парализует его, лишает воли, делает открытым для вторжения. Сквозь ее легкий жакет и шелковую блузку ощущал близкое теплое тело. Задрапированную тканью грудь с приподнятыми смуглыми сосками. Круглый дышащий живот с углубленьем пупка. Жаркий пах, покрытый темным каракулем. Сильные бедра с нежно-голубыми прожилками. Она стояла перед ним, опустив руки с гибкими длинными пальцами, на которых блестели кольца. А ему казалось, что ее рука обнимает и щекотит его затылок. Вкрадчиво пробирается под галстук. Расстегивает пуговицу рубахи, скользя по груди и рисуя на ней вензеля и иероглифы. Так раскрывается полог царского полевого шатра, и в сумерках теплой ночи появляется полуобнаженная, с распущенными волосами Юдифь. Несет на блюде отсеченную голову Олоферна. Его, Сарафанова, голову, лежащую среди крови и фруктового сока.

Это видение разбудило его. Будто кто-то впрыснул в его раскаленный рассудок ледяную трезвящую струйку. Очнулся. Прервал это мучительное соитие. Улыбнулся через силу:

— Ваш гипнотизм выдает в вас колдунью. Ваш русский муж не вынес вашей ворожбы и просто сгорел. Его можно пожалеть, но можно ему и позавидовать.

— Вы умеете не пускать к себе в душу. Ваше поле почти непроницаемо. Во всяком случае, здесь, где много посторонних раздражителей, не позволяющих мне сосредоточиться. Как-нибудь пригласите меня на ужин.

Она извлекла из крохотной сумочки блестящую визитную карточку. На одной стороне было выведено ее имя и телефоны. На другой извивались еврейские письмена, словно гибкие, плетущие кокон гусеницы.

— Сочту за честь поужинать с вами, — Сарафанов спрятал карточку в нагрудный карман. Отступил от красавицы, унося дуновение ее духов, сладкую обморочность незавершенного соития.

Он почувствовал, как в зале произошли перемены. Реющие под сводами демоны, создающие хаотические вихри, распались, упорядочились, замерли у входа, вибрируя хвостами и крыльями, создавая в воздухе коридор таинственных, едва обозначенных существ. Стремительные треугольники сложились в шестиконечные звезды и украсили потолок серебряными эмблемами. Из триумфальной арки сквозь мрамор и золото, плавно вносимый невидимыми силовыми линиями, возник человек. Он был мал ростом, щуплый, тщедушный, с заостренным щетинистым рыльцем, с механическим движением субтильных конечностей. От его облаченного в строгий костюм несформированного утлого тела, от песьей мохнатой головки, от подслеповатых бегающих глазок веяло разящей силой, несокрушимой мощью, нечеловеческой энергией. Эта энергия порождала силовые линии, которые построили в подобострастный ряд оцепенелую толпу, заколдовали и пришпилили к потолку сонмище неистовых духов. Он шагал, и вокруг него слабо светился и потрескивал воздух, как вокруг высоковольтной линии. И казалось: протяни к нему руку, и ее оторвет страшным рывком.