Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Я сейчас его покормлю и приду к тебе. Я так тебе рада.

Он отошел от них и оказался в другом пространстве, на зеленой поляне. Среди лесных цветов стояли его жена Елена и сын Ваня, такие, какими он помнил их в счастливое подмосковное лето.

Они обнимали друг друга, на головах у них были веночки цветов, которые сплела всем троим Елена. Он тронул свою голову и обнаружил на ней венок, сплетенный из розовых лесных гераней.

— Папа, хорошо, что ты пришел, а то мы тебя заждались, — сказал сын, и голос его был любимый, знакомый, и, уходя с поляны, Сарафанов улыбался.

Он сделал всего несколько шагов и оказался в квартире, которую помнил в детстве. Книжный старомодный шкаф с вазами. Широкий письменный стол с хрустальной чернильницей и бронзовой лампой в виде елового дерева, на которое карабкается медведь. У стола, обнявшись, стояли мать и отец. Он — в лейтенантском мундире, в портупее, с красными ромбами. Она, молодая, красивая, обвила отцовскую шею нежной рукой.

— Вот видишь, мы наконец-то встретились, — сказала мать. — И нам теперь хорошо.

Он прошел в соседнюю комнату, ожидая увидеть хрупкий буфет с голубыми чашками, высокое зеркало с подзеркальником, на котором стояли плетеные корзиночки и деревянный длинноносый скворец, волновавший в детстве его воображение. Но комнаты не было, а была простая веранда, увитая виноградом и розами, и на ней за широким столом собралась огромная семья — его бабушка, ее сестры, братья, все молодые, породистые, с высокими белыми лбами и сияющими глазами. В центре многолюдного рода, как патриарх, сидел прадед Тит Алексеевич, с величавой бородой, залысинами на большой голове, в плотно застегнутом сюртуке.

— Алёшенька, мальчик мой, — радостно встрепенулась бабушка, но не вышла навстречу, а осталась среди многолюдной родни.

Он спустился по ступенькам веранды, ожидая оказаться в саду. Но оказался в необъятном поле, где толпилось бессчетное множество людей, словно воинство, плечом к плечу, — бородатые крестьяне в зипунах, чиновники в строгих мундирах, монахи в клобуках и мантиях, воины в касках, кирасах и шлемах. Это многолюдье волновалось, смотрело на него строгими истовыми глазами, расступалось, давая среди себя место.

«Русские боги», — подумал Сарафанов, испытывая к ним благоговение, готовясь заступить открытое ему место.

Ему было хорошо и спокойно. Он чувствовал завершение одной своей жизни и начало другой, дарованной кем-то Любящим, Родным и Прощающим. Он был в истине, в чистоте, в благодати. Вздохнул глубоко и шагнул, погружаясь в бесконечное многолюдье, сливаясь с ним нераздельно.

Журнальный вариант романа «Имперская кристаллография».