Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Толстячок тараторил, ловко меняя ряды, нырял среди машин. Сарафанов, слушая его болтовню, вдруг углядел среди забавных зверьков, разноцветных флажков, нарядных брелков, что наполняли машину, маленькую шестиконечную звездочку, сверкавшую, словно снежинка, на лобовом стекле «жигуленка». Она нежно переливалась, меняя цвет, розовая, изумрудная, золотистая, словно перламутровое существо. Звездочка была живой, перемещалась по стеклу, пульсируя шестью щупальцами. Была связана с телеизлучением, которое настигало Сарафанова в машине. Теперь останкинских башен было не две, а четыре. Они высились по разные стороны Третьего кольца, будто перемещались вслед за машиной. Сарафанов всматривался в городской ландшафт, и среди золотых куполов Новодевичьего монастыря, пышных Воробьевых гор, далеких строений Академии наук стояли останкинские телевышки, как громадные, воздетые на хвостах кобры. Окружали Сарафанова, гнались за ним, впрыскивали с разных сторон, под разными углами ядовитые видения, раскаляя его обезумевший разум.

Превозмогая страх, борясь с наваждениями, Сарафанов небрежно, как ему казалось, попросил водителя:

— Вот здесь давай-ка сверни. Мне как раз на Комсомольский. Пока еще бомбу не взорвали.

Вышел из машины, сунув хозяину крупную купюру. Смотрел, как удаляется «жигуленок» и на стекле, как росинка, переливается игривая искорка.

Желая укрыться, ускользнуть от всевидящих глаз телебашен, Сарафанов остановил пролетавшее мимо такси.

Угрюмый, небритый таксист поинтересовался:

— Куда?

— На Садовую. Куда-нибудь ближе к Таганке…

Нырнул в машину, прячась от преследующих башен. Рассудок его пылал.

Таксист включил радио. Жизнеутверждающий диктор, привыкший ерничать и иронизировать, произнес:

— А что бы вы сделали, дорогие слушатели, если бы повстречали главного заговорщика Сарафанова? Позвонили в милицию и следили бы за его продвижением? Вступили с ним в схватку, стараясь задержать? Или поспешили увильнуть, следуя принципу: «моя хата с краю»? Давайте голосовать…

Башни гнались за такси, перескакивая Москву-реку, как огромные истуканы. Перепрыгивали Садовое кольцо, охватывая Сарафанова с разных сторон. Их было с десяток, останкинских телевышек, которые топотали по Москве, создавая для такси ловушки, вставая неожиданно то на Октябрьской площади, то у Павелецкого вокзала, поодиночке, группами. Обменивались сигналами, сбрасывали с вершин сгустки плазмы, брызгали лучами, впиваясь в такси.

«Куда мне деться?.. — вопрошал он. Не себя, ибо был обезглавлен, наделен чужим обезумевшим разумом. И не Бога, ибо был отринут, отдан во власть чародеям и оборотням, принявшим обличье останкинских вышек, во власть гигантскому всеведающему моллюску. — К Заборщикову!.. — вспомнил он про письмо. — К милому другу!.. В рязанскую глухую деревню!..»

Эта мысль показалась спасительной. Он выберется из Москвы, и башни его не настигнут. Остановятся как вкопанные перед Кольцевой дорогой, не смея переступить волшебный круг, где кончается их сатанинская власть и начинается необъятная, сирая, заваленная снегами Россия, над которой еще не властны злокозненные лютые силы. Туда, за Кольцевую, прочь из Москвы, к милому другу Заборщикову.

Таксист повернул к нему суровое, невыбритое лицо, и оно показалось ему похожим на лицо одного из советников президента, ратующего за интернационализацию природных ресурсов России. Это сходство ужаснуло Сарафанова. Агенты были повсюду. Оборотни обступили его. Но он не подал вида. Направлял такси в сторону Таганской площади, и дальше, по Пролетарскому проспекту, в Текстильщики, Кузьминки, ближе к Кольцевой, где обрывалась магическая власть чародеев.

— Вот и ладно, — произнес Сарафанов, когда они почти приблизились к Кольцевой, — премного вам благодарен, — он протянул таксисту пятисотрублевую купюру. — Конечно, это пустяк по сравнению с тюменской нефтью и ямалским газом, якутскими алмазами и сибирской древесиной, но все-таки кое-что!

Шаловливо кивнул, отпуская прочь желтую, в клетках машину.

Он ускользнул от оборотня. Можно было изловить другую машину, помчаться к Казанскому вокзалу, на электричку, идущую до Рязани, и оттуда попутками, автобусами, зарываясь в неоглядную русскую провинцию, в седые леса, студеные поля, добраться до деревни Заборщикова, укрыться от погони и казни. Однако его истерическая прозорливая мысль тотчас углядела опасность. Наверняка все вокзалы и аэропорты наводнены агентурой, соглядатаями спецслужб, обклеены его, Сарафанова, фотографиями. Тысячи глаз ищут его в залах ожидания, в привокзальных ресторанах, у билетных касс — жаждут его поимки. Он не поедет на вокзал, но проберется на подмосковные платформы, сядет в электричку. Станет пересаживаться с одной на другую, путая преследователей, уходя от погони и слежки, приближаясь к Рязани. Но и здесь, на выезде из Москвы, он рисковал оказаться в руках палачей. Маячивший впереди милицейский пикет занимался досмотром автомобилей. Проезжая часть наполовину была перекрыта. В вечернем солнце розовела ребристая броня транспортера. Сарафанов сошел с дороги, углубился в жилые кварталы, пробираясь сквозь них к Кольцевой. Останкинские телебашни сгрудились у заветного кольца, толпились гигантской, уходящей ввысь колоннадой. Наблюдали, как он движется вдоль домов, среди играющих детей, бездомных собак, каких-то лыжников, выбредающих из чахлой рощи, сквозь которую доносился металлический шум автострады. Ступая в твердую накатанную лыжню, отливавшую медным вечерним солнцем, он прошел сквозь рощу. Оказался на обочине гудящей трассы, напоминавшей циркулярную пилу, в металлическом блеске, искрящихся вспышках. Жестокая фреза выпиливала Москву изо всей остальной России. Она была беспощадной и страшной, не пускавшей сиротливую Русь в царственный Вавилон, запрещавшей убогим и обездоленным вход в царский город, где длился вечный пир. Но она же не выпускала из города чародеев и магов, останавливала останкинских истуканов, была волшебным крутом, разделявшим два несовместимых мира. Сарафанов кинулся на трассу. Он почти не смотрел на проносящиеся мимо вспышки, на ревущие тупые громады, на свистящие сгустки стали. Неведомая сила перенесла его через Кольцевую дорогу. Не осознавая случившееся чудо, движимый не благодарностью, но звериным страхом, шел по обочине, по другую сторону волшебного круга, видя, как разворачиваются вспять телебашни, убредают в глубь города, бессильные одолеть колдовское заклятье.

Только за полночь Сарафанов добрался до Рязани, ночевал на вокзале.

Утром он погрузился в железный громыхающий автобус с солнечными заледенелыми окнами. Окруженный озабоченным людом с тюками и сумками, покатил через город в озаренные поля и рощи. Трясло, дребезжало. Стекла были покрыты инеем, сквозь который текли голубые тени, янтарные озарения, и он, не видя окрестность, знал, что это лесные опушки, просторные поляны, снежные неоглядные пустоши. Дремал, забывался. Рядом с ним на сиденье оказывались то крупная женщина в теплом платке, чье дыхание он слышал сквозь сон, то худой, с белой щетиной старик, чей костлявый локоть начинал давить ему в бок. Это не раздражало Сарафанова. От этих людей не исходила опасность. Это были обитатели русских деревень и поселков, родные и близкие, которые сопровождали его в необъятную русскую даль.