Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Сарафанов испугался этой давнишней песни, из минувших счастливых лет, когда собирались в застолье и пели, удалые, верящие, исполненные непочатых сил, в братском согласии и прозрении. Это время расточилось и кануло. Его завалили глыбы событий, прах испепеленных эпох, ржавчина истлевших надежд. Но вдруг теперь, в минуту его беды и погибели, из-под каменных плит, из глубин катакомбы донесся восхитительный звук, прилетел родной голос. Звал к себе, выхватывал из беды и погибели, протягивал в черный слепой поток спасительную зеленую ветку. Заборщиков, выдыхая долгий волнистый звук, смотрел на друга. Окликал, приглашал к себе, в свою силу и свет, в могучую песню. Сарафанов робко, не веря в спасение, шагнул навстречу, подхватывая замирающий звук, внося в него свое гаснущее дыхание.

Их голоса искали друг друга в бесконечных переливах и волнениях звука. Но сошлись, слились, как два сильных сочных ручья, заплескались в едином русле. Они были вместе, рядом. Сарафанов больше не был брошен на растерзание свирепых сил. Был не одинок, был с другом. Два их голоса, две их души сочетались в братском единстве. Заборщиков, милый друг, состарившийся в трудах и заботах, все так же его любил. Вместе, плечо к плечу, стояли в раздольном русском поле, среди необъятного света. В полях темнели дубы с синей тенью ветвей. И было им обоим не страшно среди родных раздолий, было сладко вновь оказаться вместе, слиться в высоком блаженстве.

Сарафанов испытывал счастливое расширение души, еще минуту назад безжалостно стиснутой, окруженной враждебной тьмой, обреченной на одинокую смерть. Смертный круг разомкнулся, тьма отпрянула, и возникло расширяющееся пространство, из которого летели радостные молнии света. Его пращуры, безвестные предки посылали вместе с песней свои окрыляющие силы, питали его, не давали погибнуть. Он был не одинок, со своим народом. С тем, что отшумел на земле и взирал на него с небес. И тем, что жил рядом с ним по городам и весям любимой России, страдал, молился, не смирялся с бедой, сражался с напастью. Знал о нем, сидящем в деревенском застолье, вливал его голос в свой необъятный хор.

Его душа, расширяясь, одновременно сосредоточивалась в огненную точку. Стремилась внутрь себя. Погружалась в заповедные глубины, где таились его святыни и заповеди, сокровенные переживания и чувства. Туда, где он был любящим, верящим, способным на бескорыстный поступок, на богатырский подвиг «за друга своя». Где личность его прекращала отдельное существование, наполнялась неземным светом, озарявшим всякую жизнь, всякое Божье творенье. Раскрывая в душе все новые и новые пласты, он приближался к сияющей красоте и святыне, к сберегаемой в сердцевине души иконе с дивным начертанным Ликом.

Его душа облетела необозримые пространства, сочетаясь с душами живших до него соплеменников. Проникла в сокровенные бездны, где, подобно подземной церкви, пылал негасимый светильник веры. Устремилась ввысь, отрываясь от бренной земли. Он двигался порывами, преодолевая материальность мира. Когда не хватало сил, и он складывал крылья и готов был устремиться к земле, рядом возникала ликующая душа друга. Подставляла свои распростертые крылья, и они вместе взмывали. Они пели на два голоса в предчувствии счастья. Песня превращалась в волшебный световод, по которому к ним летели бестелесные вспышки, лучезарные спектры. Их источник угадывался, был заветной целью, к которой они стремились.

Еще один взлет, еще один страстный порыв. Магнитные путы земли разомкнулись, и он вознесся в бесконечный свет, в котором пребывали могучие силы, необъятные знания, бесконечная, не имевшая имени любовь. Он касался сердцем озаренной сферы. Она дышала, думала, источала силы творения. Была вместилищем всего сущего, исполнена красоты и бессмертия. Он целовал ее, припадал к ней устами, был ее порождением. Был причастен к бессмертным энергиям, которые сотворяют миры.

Он держался на светящейся орбите то ли мгновение, то ли целую вечность. Опустился на землю, как опускается сокол, сложив крылья, в стеклянном блеске небес. Стряхивал этот блеск, окропляя землю солнечной, добытой в небе росой. Сидели с Заборщиковым за столом напротив друг друга, помолодевшие, с восхищенными очами. Ночная изба казалась золотой. Печь сияла, как снег.

Он спал без снов, погруженный в счастливую невесомость. Его поддерживали на весу легкие силы, освобождавшие от плоти, от бремени земной гравитации. Проснулся, оглядывая с печки утреннее окно, желтки солнца на темных венцах, слюдяной блеск стаканчиков, оставленных на столе после вчерашнего винопития. Мимо проскользнула Татьяна, улыбнулась ему:

— Доброе утро, Алеша.

Он продолжал смотреть. Окружавшие его предметы, убранство избы привлекали внимание, будто он их видел впервые. Каждый предмет казался образом чего-то большего, что скрывалось за этим предметом. Представлял какую-то сущность, спрятанную от глаз и лишь обозначенную той или иной формой. Висящая под потолком сухая беличья шкурка была окружена едва заметным сиянием, размывавшим ее очертания. Сияние было из иного измерения, где эта шкурка существовала во всей своей полноте, а та, что слегка раскачивалась под потолком, была лишь знаком и образом. То же и стаканчики, охваченные легчайшим блеском. Они были явлены здесь, на столе в неполном, незавершенном виде, а их полная, исчерпывающая сущность оставалась невидимой, давала о себе знать лучистой, окружавшей стаканчики энергией. То же касалось и его мыслей, которые лишь отчасти рождались в его голове, на деле же являлись из иной реальности в ослабленном, несовершенном виде, лишь позволяя догадываться о их изначальной красоте и силе. Это ощущение не тревожило его, а волновало и радовало. Так было в детстве после изнурительной болезни с бредом и жаром, когда наступал перелом, и он просыпался наутро здоровым. Весь мир казался ему сотворенным заново, каждый предмет обнаруживал себя в новом значении, и это значение указывало на соседство невидимого, близкого мира, наполнившего его детскую комнату увлекательным разнообразием предметов.