Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

При входе помещался столик для подарков, на котором возвышались гора мечей с дарственными надписями, хрустальные и фарфоровые вазы, всевозможные часы, бюсты русских полководцев, миниатюрные копии дорогих православному сердцу церквей и колоколен. Сарафанов преподнес генералу золотые часы, крепко обнял его худое мускулистое тело, зацепившись лацканом за Звезду. Поцеловал тонкие, голубоватые, пахнущие духами пальцы Нины и занял отведенное место за столом, остро и радостно наблюдая собрание.

Он был среди «своих». Избавился ненадолго от маски еврейского бизнесмена, сообщника иудейских интриг. Не боялся разоблачений, сбросил маскировочную сетку, под которой, невидимая для врагов, сберегалась его истинная сущность. Лица, его окружавшие, были родными, не отталкивали своей мимикой, антропологическим несходством, едкими агрессивными энергиями. Молодые и старые, лица гостей источали радушие, вызывали доверие, рождали благоволение и симпатию. Его напряженная, вечно начеку, душа разведчика и потаенного скрытника здесь отдыхала, набиралась силы и свежести.

Торжество проходило в обычном, чуть утомительном чередовании тостов и славословий.

Заздравную речь держал лидер российских коммунистов Андрей Никитович Кулымов, широкоплечий, с открытым лобастым лицом, на котором сияла благодушная улыбка и под белесыми бровями синели веселые, молодцеватые глаза. Рюмку с водкой он прихватывал на особый манер, за краешек донца. И это показалось Сарафанову внешней, придуманной черточкой, которой Кулымов желал отличаться от прочих.

Буталин, военный герой, любимец армии и баловень Кремля, был выдвинут на первые роли в думской «партии власти», но очень скоро взбунтовался против, как он говорил, «дураков и либералов в правительстве». Сделал несколько резких антиправительственных заявлений. Попал в опалу. Перешел в оппозицию, претендуя чуть ли не на роль будущего Президента России. Множество оппозиционных лидеров сразу признали в нем вождя, даже Кулымов, ревновавший к блестящей репутации генерала. Кремлевские политологи оценивали этот союз как чрезвычайно опасный для власти. Союз самой массовой оппозиционной партии и глухо рокочущей, исполненной недовольства армии был чреват военным переворотом. Началась травля Буталина в прессе. Вспоминали о каком-то афганском кишлаке, который по приказу Буталина был стерт артиллерийским огнем. О жестоких бомбардировках чеченских сёл, когда вместе с повстанцами гибли мирные жители. О странном промедлении генерала, когда подчиненная ему рота десантников заняла высоту и в течение трех часов отбивала атаку нескольких тысяч чеченцев, после чего вся, до последнего, полегла костьми, так и не дождавшись поддержки. «Желтые» газеты муссировали сплетни о неблагополучии в семье генерала, о семейных ссорах и дрязгах, о жене-алкоголичке и сыне-идиоте, на котором сказалась то ли дурная вода и пища каракумского гарнизона, то ли скверная наследственность самого генерала. Сарафанов тщательно отслеживал сплетни. Имел на генерала особые виды.

Вторым говорил отец Петр, настоятель одной из московских церквей, — крупный, худой, в светском платье, которое, казалось, стесняло его подвижное тело, привыкшее к просторным духовным облачениям. Длинные каштановые волосы были увязаны в пучок и спрятаны за ворот пиджака. Худощавое, строго-благообразное лицо обрамляла пышная окладистая борода, золотисто-рыжая по краям, с густо-темными русыми струями. Он был известным в Москве проповедником, собирал множество обожавших его прихожан. Проповеди его выходили за пределы священных текстов и были посвящены современному положению России и русского народа. В своих страстных речениях отец Петр обличал либералов-сатанистов, вскрывал «тайну беззакония», не стеснялся порицать власти за небрежение к нуждам русских. Он возглавлял православные протестные шествия, осаждавшие «Останкино» в дни показа богохульных и богопротивных фильмов. Напутствовал оскорбленных верующих, громивших экспозиции модернистов, где осквернялись иконы и возводилась хула на Духа Святого. Он же открыто призывал православную молодежь поколотить извращенцев, если те задумают совершить по Москве свой кощунственный гей-парад. Отец Петр не раз получал порицания от церковного начальства, не желавшего ссориться с власть предержащими. Священнику сулили перевод из центрального московского храма в другой, отдаленный, за Кольцевой дорогой. Но неистовый иерей не унимался, глаголил подобно Иоанну Кронштадтскому, за что снискал поклонение множества православного люда.

«Триединство — залог национальной победы», — думал Сарафанов. Он помогал деньгами всем троим. Кулымову несколько раз снимал дорогие залы для проведения партийных мероприятий. Отцу Петру помог приобрести новый резной иконостас для церковного придела. Буталину дарил деньги на издание его боевых мемуаров.

Здравицу провозглашал атаман Вуков, огромный богатырь, тяжелый и круглый от переполнявшей его мощи. Шарообразные плечи несли на себе громадную твердолобую голову с золотистой бородкой. В выпученных бычьих глазах странно совмещались свирепая буйная страсть и наивная детская кротость. Он был облачен в мундир казачьего генерала, красочный, с лампасами и шевронами, золотыми эполетами и множеством наград, георгиевских крестов, лучистых звезд — точными копиями царских орденов и медалей, которыми щедро осыпали себя казачьи вожаки нового времени. Сарафанов любовался его былинным обликом. За Буковым тянулась слава заступника бедных, воителя за права русских, которые он отстаивал на продовольственных и товарных рынках, оккупированных кавказцами. В одной из потасовок, когда на казаков, патрулировавших рынок, напали азербайджанцы, приторговывавшие наркотиками, Вуков ударом кулака убил дерзкого апшеронца, пытавшегося достать атамана ножом. Голова наглеца лопнула, как кокос, разбрызгав далеко по лоткам мозги неудачливого пришельца. Суд присяжных оправдал атамана. Под началом у Вукова была добрая сотня молодцов с накачанными мускулами и воловьими шеями, для которых Сарафанов пошил казачьи мундиры. Они эффектно гляделись во время народных шествий, когда здоровяки в лампасах плотным каре окружали голову колонны, защищая идущих в первых рядах Буталина и Кулымова.

Жена Буталина Нина с насмешливой и жадной улыбкой смотрела на гигантское, затянутое в фазаний мундир тело атамана. На ее вянущем красивом лице появилось выражение мучительного, томного обожания.

Сарафанов прикидывал в уме силу этого казачьего ополчения, если на тайные склады перебросить ящики с автоматами и пулеметами, зеленые пеналы гранатометов.