Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Мелкий азербайджанский торговец, оторванный от домашнего очага, обзаводится в Москве русской подругой, которую ставит за прилавок, гоняет за едой, заставляет стирать белье. Уезжает на свою каспийскую родину, оставляя в Москве мать-одиночку с чернявым миловидным ребеночком. Другой сознательно женится на русской женщине, заводит русский дом, русский быт, записывает ребенка русским, крестит его, давая начало яркому, темпераментному роду, которому нет переводу. Москва, как омут, затягивает в себя народы, языки, верования, рождая загадочное народонаселение, похожее на обитателей Вавилона. «Два Вавилона пали, Москва — третий, а четвертому не бывать».

Покупатели двигались приливами и отливами, повинуясь странным закономерностям и влечениям. Торговались, пробовали плод на зубок, отходили и опять возвращались. Являлась «братва», в золотых цепях, скупая центнерами мясо для воскресных шашлыков. Казалось, что одно мясо покупает другое. Приходили кавказцы из аристократов, набирая в сумки баранину и деликатес — семенники, для дорогого гостя. Являлись повара из богатых домов, беря осетров, поросят, фазанов, чтобы потом, на званом обеде, увенчанные бумажными плюмажами, звери и птицы украсили необъятный стол. Обветшалый московский интеллигентик забредал купить цветочек для юбилея. Потоптавшись среди огромных черно-алых роз, доставленных самолетом из Амстердама, покупал синенькую скромную астру. Бабуся в долгополой юбке, долго прицениваясь, покупала для внука один-единственный персик. Рынок кормил Москву, одних обильно, других не очень, но даже бомжи к вечеру погружали свои обросшие звериные мордочки в прелую мякоть раскисших арбузов, выбирали из груды мусора раздавленный, с кулак, помидор. Наряд милиции озирал ряды, обходя дозором рынок, присматриваясь к сумкам, к оставленным у мусорных куч пакетам: не запрятана ли взрывчатка, не взведена ли «адская машина», подобно тем, что взрывались на рынках Махачкалы, в подземном переходе на Пушкинской, в троллейбусах русских городов, присылая жуткий привет с фронтов Чеченской войны.

Вкрадчивые молодые люди с неброской чиновничьей внешностью неторопливо обходят ряды. Торговцы безропотно, почти охотно, передают им деньги. Похоже, налоговая инспекция и санэпидемнадзор посетили свою вотчину и собирают оброк.

К вечеру, когда закрытый рынок остывает, как сковорода, под которой погасили огонь, из дирекции выносят аккуратный кейс и везут куда-то, то ли в управу, то ли в префектуру или мэрию.

От подножья к вершине, с рынков, магазинов, автомобильных стоянок, рекламных щитов, бензоколонок, винных и табачных фабрик, от сутенеров и миловидных, зараженных СПИДом проституток из ночных клубов и казино — отовсюду бегут неистощимые золотые ручьи, вверх, к небу, к ослепительной вершине, где, иногда укутываясь в тучи, иногда ослепительно сияя, стоит Золотой Телец. Верховное божество великолепного буржуазного мира, перед которым склоняют головы политики и генералы, священники и поэты, мыслители и журналисты. Золотой вавилонский бык, победивший «красного тореадора», поднял рога выше золотого Храма Христа Спасителя, главенствует над Москвой. И кажется, достигнута наконец высшая гармония, вселенский порядок, осмысленная иерархия ценностей, охраняемая ракетами, спецслужбами, тюрьмами, телеканалами.

Сарафанов утомленно и понуро брел по рынку, чувствуя бессилие человечества, возмечтавшего о Рае Земном. Несокрушимо царство Быка. Непоколебим треножник, на котором человек, с золотым яйцом вместо головы, возжигает жертвенный огонь Вавилонскому Зверю.

Он услышал отдаленный шум, свист. Из туманного потревоженного пространства, как сверхплотный сжатый вихрь, стиснутая в напряжении спираль, выносилась неистовая материя. Раскручивалась, приближалась, наполняя рынок блеском, хрустом, разящей страстью. Обретала вид несущихся вдоль рядов подростков. Кожаные куртки, бритые головы, яркие злые глаза, визжащие рты, бьющие кулаки. Одинаковые, неистовые, как популяция свирепых зверьков. Мчались, сметая с прилавков арбузы и дыни, опрокидывая пирамиды яблок и груш, ударяя кулаками и палками в смуглые лица торговцев. Пробежали и канули, растворились в толпе, в заснеженных московских дворах и улицах. Как наваждение. Как жестокий знак. Как надпись на стене во время Валтасарова пира. Как посланцы неведомого жестокого мира, который из туманного будущего насылает возмездие.

Сарафанов, пораженный, смотрел. Расколотый, с красной требухой арбуз. Плачущий, собирающий раздавленные груши торговец. Пьяный бомж, волосатый, как спаниель, смеется маленькими, глядящими из шерстки глазками.

План «Дестабилизация» постепенно превращался в реальность. Газеты писали о «нашествии вандалов», об атаках разъяренных молодчиков, жертвами которых стали невинные кавказские торговцы, легкомысленная «золотая молодежь» в элитной дискотеке, завсегдатаи «игорных домов» и «ночных клубов». Телевидение показывало разгромленный рынок, окровавленные лица азербайджанцев, страстные показания очевидцев. В Москве ежедневно происходили десятки пожаров, крупных аварий, уличных происшествий, но среди неурядиц большого города упомянутые бесчинства выделялись своей направленной жестокостью, плодили слухи о тайной организации, наносившей удары по заранее выбранным целям. Высказывались версии о националистической подоплеке погромов. О тайных вождях-ксенофобах, управлявших погромщиками. Все это становилось содержанием телепередач и дискуссий. Побуждало к выступлениям правозащитников и членов Общественной палаты. Сарафанов следил за высказываниями прессы. Чувствовал, как по студенистому телу огромного, накрывшего Москву моллюска пробегают судороги. То одна, то другая присоска отрывалась от жертвы, и некоторая, пусть малая толика энергии улетучивалась. Не доставалась мерзкому чудищу. Питала обессиленный, обморочный город.

Сарафанов наметил визит в ужасное место, о котором ходила глухая молва, но не хватало решимости поверить в сотворяемое злодеяние. Отправился в спальный район Москвы, где на деньги Америки был построен абортарий. Фабрика по закланию русских младенцев, из которых конвейерным способом добывались стволовые клети и отправлялись на фармацевтические рынки «обетованной земли». Подобные абортарии были возведены в других районах, по всей периферии Москвы. В местах наибольшего скопления жителей с малым достатком, еще велика была вероятность того, что беременные женщины, не в силах обеспечить ребенку будущее, добровольно лягут под нож. Сарафанов заручился рекомендациями Фонда Карнеги и отправился в клинику, якобы с целью убедиться в рациональном использовании подаренного оборудования, в квалификации привлеченного персонала.