Максим Замшев - Концертмейстер

Ликер, который она принесла, по вкусу был необычным, не похожим на то спиртное, что советские люди имели возможность употреблять, и чуть-чуть напоминал наливку, которую несколько дней назад он пробовал у бабушки Кати Толоконниковой, в квартире на проспекте Карла Маркса. Но тот был пожестче, и концентрация сладкой кислоты поотчетливее. Горло после глотка немного щипало. Крепкий.

На бутылке, поставленной Леной на тумбочке около кровати Арсения, можно было прочитать: «Амаретто».

— Откуда у тебя это? У нас, кажется, такого не продают, — поинтересовался Арсений.

— Продают, конечно. Места просто надо знать. Но это не здешняя бутылка. Семен откуда-то привез с гастролей. Из Венгрии, кажется. Нравится тебе? — она заглянула ему в глаза, ожидая похвалы.

— Нравится. — Арсений от всей души потянулся, вдыхая теплый запах Лены, такой бывает у детей с высокой температурой. Сейчас ему было покойно, как никогда. Вдруг ему пришло в голову предложить Лене съездить с ним завтра к отцу. Но он сразу осек себя. Это еще рано. Как он ее представит? Как объяснит, что с ним приехала девушка с кольцом на пальце?

— Ты читал Бунина «Лику»? — неожиданно спросила Лена, прижимаясь всем телом к его боку.

— Нет, — признался Арсений.

— Жа-алко, — протянула Лена.

— Почему?

— Мне кажется, Лика очень похожа на меня.

— Бунина не так просто достать. Тоже Семен постарался? — с затаенной досадой произнес Арсений.

— Нет. У меня есть дедушка. Он здесь живет, в Питере. Очень интересный старикан. Я тебе не рассказывала?

— Не рассказывала.

— Ладно. Потом как-нибудь расскажу. У него прекрасная библиотека. Он большая шишка. Хотя о работе говорить не любит. Я толком и не знаю, где он работает. По-моему, по военному ведомству. Это отец моего папы. Папа с мамой развелись, когда я была маленькая. Папа сразу после этого переехал в Москву. Он врач. Но, впрочем, это долгая и печальная история. Как я теперь понимаю, мать его выгнала. Ну так вот. Иногда, когда я училась в школе, меня отправляли жить к деду. Мама уезжала в командировки, и меня не с кем было оставить. Он очень милый. И к маме прекрасно относился, несмотря ни на что. Будто не было ничего такого между ней и его сыном. Он вдовец. У него есть домработница, но многое он делает сам. Придает этому большое значение. Всегда подтянутый. Манеры безупречные. Я тебя обязательно с ним познакомлю. Он, кстати, живет в том же доме, где мы с тобой первый раз увиделись. Помнишь? На дне рождения твоей однокурсницы. Катерины, кажется. Мы с дедом и сейчас общаемся. Правда, после моего замужества не так часто.

— Как ты ему меня представишь? — Арсений при упоминании Катерины насторожился. Надо же какое совпадение!

— Как любителя Бунина. Ха-Ха. Шучу. Придумаю что-нибудь.

«Как так получилось, что ее прошлая жизнь для меня белое пятно? Ни о ее семье, ни о ее жизни до знакомства с ней я не знаю ничего. Это же ненормально», — корил себя Арсений.

Лена между тем разговорилась.

— Ты меня плохо слушаешь. Да ладно. Мне все равно.

— Я нормально слушаю. Просто задумался.

— О чем?

— О всяком.

— Врун. Слушай дальше. В этой «Лике» главный герой у героини, ну той, что похожа на меня, отмечает разницу теплых и прохладных мест тела. Это так красиво описано. Прямо гениально. Так тонко. А у меня так? Скажи! Вот эта разница теплых и холодных мест — есть она?

— Ну а как же иначе? — Арсений повернулся к ней и длинно поцеловал в губы.

— Можно, я тебя кое о чем попрошу? — Лена отпрянула от него и взглянула чуть настороженно.

— Можно. — Арсений напрягся. Что-то в ее голосе звякнуло холодное и чужое.

— Поиграй для меня. А то Семен никогда мне не играет.

Незаметно она уничтожила все его преимущество над ней и уверенно и властно погружала его в нужную ей систему координат, где ее муж — их общий враг, но враг, достойный сочувствия, враг, без которого все равно не обойтись. И Арсению ничего не оставалось, как в эти координаты вписываться, хоть ему это и было не по душе. Он предпочел бы длить самообман и отделять в себе образ своего чуткого преподавателя по специальности от факта существования мужа у своей возлюбленной. Но она не давала ему это совершить даже внутри себя. И это диссонировало в нем.

Однако он поднялся, оделся — разрешить себе сесть за инструмент голым было бы святотатством — и начал играть до-минорный ноктюрн Шопена. Первая часть, с изумительно речитативной мелодией и сопровождением, с тяжелыми басами, плавно переходила в некое подобие хорала, в который врывались октавные набеги, как шум революционной толпы врывается в размеренный обиход церкви, а репризный финал представлял собой три движущихся музыкальных пласта, каждый из которых надлежало играть разным звуком, — музыка здесь неслась куда-то стремительно и самозабвенно, пока не упиралась в последние до-минорные аккорды.

Лена потихонечку перебралась к нему ближе и смотрела с восхищением на его пальцы. Как только он снял руки с клавиатуры, она принялась целовать их, потом они погрузились во взаимную нежность, что не привело на этот раз к близости, а осталось легким дуновением ветра в перерывах между порывами бури.

Ушла она только под вечер. Он намеревался проводить ее хоть чуть-чуть, но она настояла, чтобы он этого не делал.

Он подождал полчаса после ее ухода и понял, что ему надо на улицу.

За эти полчаса дозвонился дед, традиционно торопливо спросивший, все ли в порядке и не собирается ли он в Москву.

Арсений ответил, что, возможно, через пару недель соберется и что у него все в относительном порядке. Звонок — сигнал, звонок — повод убедиться, что ничего непоправимого пока не произошло.

Город, еще совсем недавно подталкивавший в свои пропасти, заманивавший его в угар своих коммуналок, бивший его в лицо своими сомнительными европейскими перспективами улиц, не дающий покоя безжалостностью белых ночей, бросающий его в перпендикулярность своей топографии, из которой не всегда находится выход, теперь преподносил ему себя другим — цельным, продуманным, послушным воле разных архитекторов, но пересиливший эту волю в одну линию, линию городской жизни, начинавшуюся там, где из Ладоги вытекает Нева, и завершающуюся там, где Васильевский остров смотрит в Балтийское море, как бывалый капитан, не жмурясь от ветра и брызг.

Он сел в первый подошедший трамвай. Тот ехал, чуть покачиваясь, будто атлет, уверенный в силе своих мышц. Никакой цели у Арсения не было. Он даже не ведал толком, какой у этого трамвая маршрут. Вспомнились строки Бродского, что декламировала Лена в день их первой настоящей встречи: