Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

Гиллес сказал тихо и медленно:

— Не исключаете ли вы того, что он пропал, испытывая стыд за свое поведение?

— Нет! — сказал Йошка. — На самом деле нет. Изнасилование, да еще и одно, с кем не бывает, подумаешь?

— В вашем ремесле, по-видимому, ничего особенного, — сказал Гиллес.

— Если вы хотите обидеть меня, то сначала встаньте. Господин! Нет, ничего особенного и не только в моем ремесле.

— Я понимаю, — сказала Изабель.

— Видите. Вам не хватает жизненного опыта, молодая фрау.

Гиллес встал.

— Только посмейте, — сказал Йошка, отшатнувшись. Он озлобился. — А что, если вы действительно выдумали изнасилование? И для вида обвиняете в этом Боллинга. А на самом деле — защищаете его. Насколько велико ваше участие в истории?

Гиллес подошел к нему.

Йошка ринулся к двери.

— Теперь с меня достаточно! Но на самом деле! Психушка, здесь самая настоящая психушка! Почему господин Гиллес и молодая фрау не могут совершить неблаговидного поступка? Да, собственно говоря, и милостивая фрау адвокат, хотелось бы мне знать.

Сразу же после этой тирады он исчез.

— Да, — сказала Мириам Гольдштайн, — а почему, собственно говоря, не я? Я представляю господина Марвина и фрау Рот, равно как и физическое общество Любека. Здесь все время говорилось о том, что влиятельные люди хотели бы отправить его как можно дальше, чтобы у них не было никакой возможности понять, что же в действительности происходит. Для этого-то они и использовали Йошку Циннера.

— Вы сами считаете это возможным, — сказала Валери.

— Вот из этого я и исхожу. Кто скажет, что я сделала это не с дурным намерением? Мой клиент Марвин носится с идеей-фикс, есть ли у немцев атомная бомба — или они могут создать ее в любое время. Он никогда не расставался с этой идеей-фикс — даже в Бразилии. И даже тогда, когда прокурор Ритт отозвал его назад во Франкфурт.

— Он непоколебим в этом, но не имеет даже малейших реальных доказательств, — зло сказала Валери. — Физик Эрих Хорнунг, с которым Маркус говорил по телефону, был сбит машиной как раз в то время, когда Маркуса допрашивали. Больше ничего не могу сказать. Все магнитофонные записи были украдены у этого агента АНБ, его самого избили. Сейчас лежит с сотрясением мозга в больнице. Ритт и Дорнхельм сразу же сообщили в Бонн все, что рассказал Маркус. Бонн и американцы провели обыск на атомной научно-исследовательской установке Карлсруэ. Не найдено ни малейших следов работы с трансураном, а именно с трансураном двести сорок один. И они поставили Карлсруэ на уши, о Боже! Ничего не найдено!

— Потому что те, кто там работает, имели время замести следы, — сказал в бешенстве Марвин.

— Что происходило — у тебя нет доказательств, и никогда не было!

— Но несмотря на это, моего клиента отозвали из Парижа, — сказала Мириам. — Почему он и я не могут быть теми, кто этой шумихой вокруг бомбы, в существование которой Марвин, по правде говоря, вообще не верит, а только прикидывается, отвлекает от другого, значительно более важного дела?

— Вы… Вы… — Голос Валери оборвался. — От этого с ума сойти можно!

— Может, так и должно быть, — сказала Мириам.

— Но вы ведь созвали всех нас, чтобы сообщить, что один из нас, должно быть, знает больше!

— А если я и есть тот человек, который знает больше? — спросила Мириам.

Марвин пошел в наступление на Валери:

— Ты говоришь в Карлсруэ ничего не было обнаружено. Откуда тебе это известно? По твоим каналам в Бонне, не так ли? Твои великолепные связи. Никто не знает, с кем.

— Должно быть, по-настоящему отличные связи, — сказала Мириам. — Вы так много знаете, фрау Рот.

— Ты все время помогаешь нам, — говорил Марвин все с большей яростью. — С самого начала. Ритт и Дорнхельм не разрешали мне лететь в Бразилию из-за истории с Хансеном. Но именно ты добилась, чтобы мне все-таки было позволено покинуть страну. Без твоего содействия мы все остались бы здесь. И тогда сериал умер бы, так как франкуфуртское телевидение настаивало, чтобы руководителем киногруппы был я. Своими связями ты сглаживала все углы…

— Ах ты, гад! — неожиданно закричала Валери Рот. — И ты осмеливаешься обвинять меня? Меня, которая все время прилагала усилия, чтобы профессор Ганц и физическое общество Любека находили выход из любой ситуации и…

— У тебя это получалось, да. Любыми путями, всегда. Даже Филиппа Гиллеса тебе удалось заполучить для дела. Он должен писать. Как можно больше гласности, все ради мира, которому угрожают. Ни о чем другом люди не должны говорить. Ничем другим они не должны интересоваться. Для этого ты делаешь все. Фрау Гольдштайн, купили бы вы у фрау Рот подержанный автомобиль?

— Так, достаточно, — сказала Валери. — Ты совсем лишился рассудка, Маркус. К сожалению, вы это видите, фрау Гольдштайн. Я не могу больше здесь оставаться. Вы должны извинить меня.

Дверь захлопнулась за Валери Рот.

— Интересная дама, — сказала Мириам.

— Вы тоже весьма интересны, фрау доктор, — в ярости сказал Маркус Марвин.

— Как же это?

— Вы говорите, я ваш клиент…

— Ну да, вы же являетесь им.

— …Вы разделяете мои взгляды по поводу бомбы…

— Ну и что?

— …а потом вы поворачиваете все с ног на голову и заявляете, что все это нами разыгрывалось, так как мы преследуем совсем иные цели. Премного благодарен, фрау доктор! Сердечное спасибо. Это была замечательная помощь мне и моей правоте. Вы первоклассно справились. И вообще, это приглашение сюда! На кого вы работаете, фрау доктор Гольдштайн? Во всяком случае больше не на меня. Я больше не ваш клиент. Сейчас же я лишаю вас полномочий. Здрасьте, приехали!

— Вы сделали, что смогли, фрау Гольдштайн, — сказал Гиллес после того, как исчез и Маркус Марвин. — Бо́льшая провокация вам вряд ли удалась бы.

— Но чего я добилась? — сказала Мириам. — Теперь все настроены по отношению друг к другу враждебно. Однако это не так тяжело, как если бы мне пришлось молчать?

— Вы должны были сделать это, — произнес Гиллес. Изабель передала Мириам маленький сверток.

— Это мы принесли вам. Филипп нашел кое-что в своем доме в Швейцарии, когда мы там были.

— Что?

— Разверните его, пожалуйста, только тогда, когда будете с мамой наедине, — сказал Гиллес. — Нам тоже нужно идти. Всего, всего хорошего! Там, на углу, если чуть пройти вперед, есть остановка такси, я знаю.

Через пять минут Мириам вышла в вечерний сад.

Было еще очень тепло. Слепая сидела, утопая в лучах заходящего солнца. Мириам села рядом.

— Ну что? — спросила Сара Гольдштайн.

— Все напрасно, — сказала Мириам. — Я ни на шаг не продвинулась вперед.

Протянула матери сверток.

— Что это?

— Изабель Деламар и Филипп Гиллес дали мне это.

— Разверни же!