Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Ваш министр экологии, — сказал Бастос, — на заседании бундестага в январе этого года посочувствовал Бразилии, которая, как он сказал, «по воле Господа не имеет никаких энергоресурсов». Бразилию нельзя осуждать, сказал он, если она вдруг начнет строить гидроэлектростанции и возводить атомные реакторы… Хотя при сравнительно небольших инвестициях мы могли бы лучше использовать имеющиеся ресурсы и покрыть половину нашей потребности в энергии. Об этом говорится в результатах экспертизы Всемирного банка. Эксперт-эколог Рич высказался весьма жестко и реально, но с тем же успехом это исследование могло быть записано на Луне. Все это было написано в статье, и еще много чего. И в ответ на это…

— Прекрати, Карлос! — потребовал Велезо.

— Почему я должен прекратить?

— Потому что… пожалуйста, выключите камеру… я думаю, самое важное у нас уже есть, — ответил Велезо.

Экланд кивнул.

— Я считаю, это еще рано снимать на пленку, — продолжал Велезо.

— Что? — сердито спросил Марвин. — О чем вы говорите?

— Мой друг Эрико Велезо шесть лет писал книгу о защите окружающей среды, — пояснил Бастос. — В одном издательстве рукопись уже приняли. Но когда появились статьи в газетах, близких к правительственным кругам, а потом начались склоки и интриги на телевидении и на радио, эти трусливые собаки наложили в штаны и отказались печатать книгу.

— Но есть же и другие издательства, — возразил Марвин.

Экланд сел, массируя правое плечо. Кати стояла рядом с ним.

— Стоит выстрелить одному, как тут же начинают стрелять все, — сказал Велезо. — У нас такая же ситуация, как и во всем мире. Если какое-то издательство отказалось печатать рукопись — дело кончено. Можно ставить на книге крест. В общем, не страшно… Но все-таки шесть лет работы. Но бывает и хуже.

В лабораторию вошел химик Боллинг. Снимая на ходу очки, он торопливо направился к Маркусу и начал его в чем-то убеждать.

Гиллес тихо спросил Изабель:

— Вам слышно, о чем они говорят?

Но тут же увидел, как Марвин торопливо отстегнул микрофон от воротника рубашки, уронил его вместе с кабелем на пол и отошел с Боллингом в угол лаборатории.

— Вот незадача! — сказал Гиллес.

— Что такое? Что вы имеете в виду?

— Ничего, — ответил Гиллес. — Я… э-э… хм… у меня появилась совершенно идиотская идея. Забудьте, пожалуйста.

Он улыбнулся.

В углу лаборатории Боллинг продолжал в чем-то убеждать Марвина.

Вторник, 30 августа 1988 года. Г. предложил поужинать с ним. Завтра мы летим в Белем, оттуда отправимся в девственный лес Альтамира. Кто знает, что нас там ждет? Говорят, там полно змей и ящериц. Вынесем ли мы это? Можно сказать, последний ужин приговоренного к смерти. Интересно, что мне понравится? Что-нибудь настоящее бразильское… В меню пять вариантов блюд. Мы останавливаемся на салате из авокадо — да, не сравнить с любимой провансальской капустой! Потом будут «камарэо кот катупири», гигантские креветки с сыром, но с таким сыром, который можно попробовать только в Бразилии и больше нигде в мире. На десерт сливы в кокосовом молоке. О таком можно только мечтать, ma belle! Я очень люблю поговорить о еде. Признайтесь, вы гурман, говорит он. Вероятно, вы очень любите готовить.

— Это так.

Я должна пойти с ним на ужин хотя бы из патриотических соображений: во Франции производят около четырехсот сортов сыра, но катупири среди них нет. Прекрасная, свежая, как роса, молодая дама с прекрасным, но уже не таким свежим кавалером… Все будут смотреть на нас и завидовать ему (а может быть, и наоборот). И ресторан будет присылать мне катупири в Париж всю оставшуюся жизнь. Мы будем жить в Париже вместе, и я буду для него готовить, и он станет простым обывателем…

О’кей, тогда — вперед на эшафот! Многое в этом мужчине мне нравится: и его самоирония, и его уверенность в себе. С ним можно быть очень серьезной, а можно шутить и дурачиться. Чудесно, говорит он. Одинокий пожилой мужчина будет ждать меня в семь часов вечера в баре.

Когда я появляюсь, он хватается за сердце. Мое платье! Оно такое, что одинокому пожилому мужчине очень трудно устоять. Пожилой одинокий (но весьма ухоженный) мужчина выглядит шикарно. Темно-синий костюм, белая рубашка, синий галстук, седые волосы, смуглое лицо. Когда мы уходим из бара, люди смотрят нам вслед. Это только из-за меня, говорит он. Он бы не смотрел мне вслед! Нет, он побежал бы за мной на край света… или хотя бы до Копакабаны, если бы хватило дыхания.

Скорее во взятый напрокат автомобиль. Улицы, заполненные машинами. Г. предлагает ехать в ресторан «Цезарь» в районе Ипанема, все остальное не годится, говорит он. Не бойтесь. Доверяйте Г. Всегда и вопреки всему. Наверное, следует выпустить плакаты, с его портретом и надписью: «Матери, этому мужчине вы можете доверить своих дочерей!»

Ресторан «Цезарь» на двадцать первом этаже парк-отеля. Метрдотель приветствует нас, как старых знакомых — на самом деле, он старый знакомый Г. Как он сказал мне, он провел в этом отеле половину жизни и фанатично предан ему, как и его друзья — портье, официанты и бармены. Почему бы и нет? И чему фанатично предана я? Странно, Г. кажется полной противоположностью этой открытости и дружелюбию, но тем не менее, все его любят. Кстати, это очень облегчает общение с ним. Он не хвастается, не пытается произвести хорошее впечатление, не задается. Он естественен. И искренне радуется, что его друг метрдотель проводит нас к самому красивому столику — в нише перед большой стеклянной стеной. Хрустальная ваза с орхидеей каттлеа густо-фиолетового цвета. Подозреваю, что Г. уже был здесь недавно — он разыскал эту каттлеа в цветочном магазине и принес сюда, — самую красивую из всех, что были.

Он делает заказ. Салат из авокадо, гигантские креветки со страшно охраняемой тайной сыра катупири, который на самом деле пришлют мне в Париж — охотно и с любовью! Балетные па официантов. Метрдотель смотрит на меня сияющими глазами. Позволительно ли ему говорить комплименты? О, мадемуазель великолепно выглядит! Метрдотель зажигает свечи. Серьезно обсуждаем шампанское «Дом Периньон» урожая 1980 года — впервые пью его после получения диплома, говорю я. Какая неосторожность! Г. быстро объясняет, что он знал об этом и потому…

— Ах, что вы, Г.! Вы с ума сошли!

— Само собой, — отвечает он, — я без ума от вас. Так должно быть, и что в этом дурного?

Потом мы ждем, пока подадут аперитив (Godot, говорит он). Долго смотрим друг на друга в молчании, потом он говорит:

— Прекрасный вид, не правда ли?

— Вид прекрасный, — соглашаюсь я.

Цепочки огней на Преита де Ипанема. Фонари. Мерцание фар в двух потоках автомобилей. Огни кораблей на море — белые, красные, голубые. Все настолько чудесно, что даже кажется пошлым. Хотя что тут пошлого?