Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— …и в результате вы можете ослепнуть, оглохнуть, сойти с ума и умереть. Вы этого хотите?

— Да, — ответил взмокший — как, впрочем, и все остальные — Марвин. — Да, я этого хочу. Я страстно желаю стать слепым, глухим, слабоумным и подохнуть от ужасных болей. Ненавижу идиотские вопросы! Ладно, тащите меня туда.

Гонсалес и Боллинг внесли Марвина в рентгеновский кабинет и ни на секунду не оставляли его одного. Аппарат, делавший снимок, был — как это явствовало из маленькой позеленевшей пластинки на корпусе — изготовлен фирмой «Жозеф Хеменер и сыновья» в Манхайме в 1937 году.

Потом им пришлось долго ждать в большом, забитом людьми помещении, пока снимки будут готовы. Через час ожидания Боллинг заявил, что должен немедленно выйти, иначе его стошнит.

— Мне тоже плохо, — шепнула Кати Изабель.

Она вышла следом за Боллингом на улицу и глубоко вздохнула. Ей стало немного легче. И вдруг она с изумлением заметила, что Боллинг, жаловавшийся на нестерпимую тошноту, быстро двинулся по внешней лестнице к телефонной станции, причем явно спешил. Кати забеспокоилась и осторожно пошла за химиком, стараясь, чтобы он ее не заметил. Но он ни разу не обернулся.

На телефонной станции работали три девушки. Кати пристроилась за колонной и прислушалась:

— Speak English? [7] Говорите по-английски. (англ.). — спросил Боллинг.

— A little, [8] Немного. (англ.) — ответила одна девушка.

— Мне нужно срочно позвонить, — сказал Боллинг по-английски. — Срочно. Молния. Назовите это как угодно. С Гамбургом.

— Что?

— Гамбург. Большой город в Германии. Западной Германии. Гамбурго.

— Связь только через Белем. Надо делать заказ и придется ждать.

— Как можно быстрее, — сказал Боллинг и положил перед девушкой десятидолларовую купюру.

— Как можно быстрее, — согласилась девушка и одарила его сияющим взглядом, — номер, пожалуйста.

Боллинг продиктовал номер, и Кати за колонной записала его. Девушка связалась с Белемом.

— Подождите пять минут. Пожалуйста, предоплата. Сто долларов. Положите их сюда. Таковы правила. Иначе звонить нельзя. Потом посчитаем.

Связь была установлена через шесть минут.

— Третья кабинка. Первая и вторая не работают.

— Но у кабинки нет двери!

— И что тут такого? — искренне удивилась девушка. — У меня на связи Гамбург. Вы будете говорить?

Боллинг вошел в кабинку без двери и снял трубку с допотопного аппарата на стене.

Кати подалась вперед и обратилась в слух. Она услышала, как Боллинг назвал себя, а затем заговорил:

— Господин Йошка Циннер! Быстрее, растяпа!

Йошка Циннер, ошеломленно подумала Кати, наш продюсер с гениальными идеями. При чем тут Йошка Циннер?

— Циннер? — раздраженно заговорил Боллинг. — Мы в Альтамире… в клинике… Марвину делали рентген… видимо, сотрясение мозга… Если где и лишать человека жизни, то только здесь… Нужно срочно…

В этот момент на станцию прибежали два врача, один из них на полном ходу врезался в Кати.

— А вы что тут делаете?

— Хочу позвонить.

Боллинг продолжал говорить, но Кати уже ничего не могла разобрать.

— Телефоны сейчас только для врачей! — заорал врач. Его напарник спрашивал девушку за стойкой:

— Этот, в будке, он что — врач?

— Сейчас разберемся, — сказал первый. — Только этих проклятых гринго нам не хватало.

Он кинулся к Боллингу и за шиворот выволок его из будки. Тот отбивался, но второй врач уже выдернул трубку из его рук.

— Катитесь отсюда, или я вызову полицию! — кричал первый. — Нам нужен телефон. Если этот чертов вертолет с этими чертовыми кислородными баллонами не прилетит, вы же все перемрете!

Боллинг остановился перед второй будкой. Второй врач набирал номер. Химик постоял и двинулся со станции. Кати ринулась вверх по лестнице, назад, в большой зал, где лежал Марвин.

Врач подошел к носилкам Марвина только через два часа.

— Банкуэро, — представился он. — Доктор Банкуэро.

— А где доктор Гайзель? — спросил Боллинг, вернувшийся сразу вслед за Кати. Изабель перевела.

— Он на операции. Сеньору Марвину крупно повезло. Легкое сотрясение мозга. Четыре дня строжайшего постельного режима. Каждый вечер я буду вас навещать. Гонорар потом.

— Нам нужна сиделка, — сказал Гонсалес. — Нет, две сиделки: дневная и ночная. Круглые сутки.

— Точно, — подтвердил Боллинг. — На целые сутки. В такой обстановочке это необходимо.

Ну и ну, подумала Кати.

— Вы тоже так считаете? — спросила она химика, который смотрел на Изабель.

— Разумеется. Тотчас же. И на столько, на сколько это потребуется.

— Бред! — яростно фыркнул Марвин.

— Заткнись! — ответил Боллинг. — Ты не знаешь, что тут происходит.

Что происходит? Что с Боллингом? Зачем он звонил Циннеру? Что тут разыгрывается?

— Мы настаиваем на присутствии сиделки, — заявил Боллинг. И попросил Изабель: — Узнайте, пожалуйста, сколько будет стоить круглосуточная сиделка?

— Он сказал, четыре дня в постели? — бушевал Марвин.

— Успокойся, — ответил Боллинг.

— Да об этом речи быть не может!

Марвин застонал от боли.

— Может. Очень даже может. Изабель, узнайте, пожалуйста.

Изабель спросила и перевела ответ:

— Пятьсот. За обоих. Разумеется, вооруженных.

— Непременно вооруженных, — подтвердил Боллинг. И, уловив пристальный взгляд Гонсалеса, спросил:

— Почему вы на меня так смотрите?

— У вас красивые глаза, — ответил Гонсалес.

— Вы мне льстите…

— Не волнуйтесь, а радуйтесь, — сказал Банкуэро. — Здесь так.

— Так-то так, — согласился Гонсалес, — но пятьсот — слишком много.

— Четыре дня! — возразил Банкуэро.

— Он ненормальный, — сказал Боллинг. Изабель быстро перевела.

— Не договоримся. Его гонорар — двести долларов.

— С гонораром все в порядке, — сказал Гонсалес. — Но никаких пятисот долларов за сиделок!

— Тогда обследование и рентген прошли впустую, — сказал Банкуэро. — Пятьсот за двух сиделок — специальная цена. Очень мало. Потому что сеньор Марвин — немец. Я люблю Германию.

— Двести, — сказал Боллинг.

Надо как можно быстрее поговорить с Берндом, думала Кати. Здесь что-то не так!

— Четыреста, — ответил Банкуэро.

— Двести пятьдесят.

— Триста. Вы еврей?

— Последнее слово — двести пятьдесят, — уперся Боллинг.

— Я спросил из симпатии. Люблю евреев, — сказал доктор Йезус Банкуэро, убрал двести долларов и ушел. Через четверть часа он вернулся с громилой, которому предстояло быть сиделкой-охранником.

— Это Сантамария. Первый сиделка-охранник. Сейчас поедет с вами. Двенадцать часов. Потом его сменят.

— А где оружие? — спросил Боллинг.

Изабель перевела. Сантамария, проворчав что-то, задрал свою пропотевшую зеленую рубашку. На ремне красовался девятимиллиметровый пистолет. Из карманов брюк охранник выудил три запасных обоймы.