Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Да, — ответил Марвин и сфотографировал мужчину с сыпью. Он чувствовал себя последним подлецом. Он вспомнил Сюзанну и свой разговор с профессором Ганцем и доктором Рот и сказал:

— Но если вы все-таки сможете доказать в суде, что ваши заболевания не обусловлены генетически, что вы заболели из-за воздействия на организм радиации… Я думаю, что справедливость везде одна, разных не бывает! Не могут же все люди быть свиньями.

— Во всяком случае, еще ни один из нас не добивался этого, — сказал мужчина в синем костюме. — А пытались многие, можете мне поверить.

— Здесь, в Рихланде, — сказала Корабелла за стойкой. Она откинула со лба светлые волосы, выставила грудь вперед и явно чувствовала себя «гвоздем программы». — Здесь есть научный центр и компьютер. Однажды я была там. На компьютере написано: «Ваша персональная доза».

Марвин сфотографировал ее, и она повернулась к нему и засмеялась, как Мерилин, и когда говорила, подражала ее голосу. Никогда не угадаешь, сколько таких «звезд» нашли в публичных домах и разместили на страницах журналов.

— Ну, я представилась, мистер Марвин, и компьютер спрашивает: «Где вы живете?» Я впечатываю: «Меса, штат Вашингтон». На экране появляется зеленая надпись: «Радиация от земли — двадцать шесть миллирэм в год».

Марвин подумал: миллирэм здесь — такое же привычное слово, как пепси. Его знает каждый.

— От жилого здания — семь миллирэм в год. Потом компьютер спрашивает о рентгеновских обследованиях — сколько мне уже сделано? Как часто я смотрю телевизор? Как часто я летала на самолетах? Что я ем и пью? И я смело впечатываю всю информацию, и все новые числа возникают на экране, и все по-идиотски, просто по-идиотски низкие. В конце сеанса компьютер спрашивает: «Далеко ли вы проживаете от ближайшей атомной станции?» — Корабелла безотрывно смотрела на Марвина сияющими глазами и говорила. — Я думаю, должен же быть прикол, — и печатаю: «Прямо возле ограды. В самом аду». Просто так, дурачилась.

— И что же? — спросил Марвин.

— Компьютер насчитал больше на целых три миллирэма, мистер Марвин, и это в самом аду.

На рассказ Корабеллы отреагировали все. Даже маленькая собачка снова взвизгнула.

— Таким образом, моя личная доза составляет 2168,15 миллирэм в год, — сказала Корабелла и посмотрела на записку, прикрепленную кнопками к внутренней стороне стойки. — У нас здесь есть два рентгенолога. У них на приеме я тоже была. Один определил на несколько миллирэм меньше, а другой — на несколько сот больше. Все заложено генетически, мистер Марвин. И у меня тоже.

— А что у вас?

— Лейкемия, — сказала Корабелла. — Нахожусь под постоянным медицинским наблюдением. Сейчас стало немного лучше. Так что доктор сказал, я могу прожить еще лет десять.

Мне хватило бы в Голливуде и десяти лет, думала она. Больше не было и у самой Мерилин.

— Нетипично, — сказала она.

— Что нетипично?

Корабелла энергичными движениями заправила в узкую черную юбку шелковую блузку. Грудь ее действительно была великолепна.

— То, что у меня лейкемия. Она чаще бывает у мужчин. В Теннесси проходили крупномасштабные исследования — по поводу генетических дефектов, конечно, а не вреда, наносимого радиацией. Тогда и было установлено, что у мужчин чаще встречается лейкемия и рак головного мозга. У женщин — рак молочной железы. Я, как говорится, нетипичная.

Она одарила Марвина яркой улыбкой, и он гневно ответил:

— Почему вы делаете вид, что вас все устраивает? Почему не протестуете?

— Протестовали уже тысячу раз, — проворчал какой-то рабочий.

— Но для нас же было лучше прекратить это, — сказал Рэй Эванс. — И снова повторю всем, и тебе, Том, тоже. Уймитесь! Понимаете, мистер Марвин, многие из нас задолжали банку. Это нормально для Америки. И если кто-то начнет кампанию протеста против атомной станции и его поддержат, то он тут же потеряет работу и не сможет оплатить свои долги. Если он начнет доказывать, что болен, — потеряет зарплату, и банк расторгнет с ним кредитный договор. Я фермер, но и я должен в банке. Если я что-нибудь скажу о болезни — тут же останусь без кредитов. Кроме того, вы же видели, что растет на нашей земле: кукуруза, картофель, овощи, виноград. А будет ли кто-то покупать нашу продукцию, если все вокруг заговорят, что мы поставляем ее из зараженной местности, что у меня говядина заражена радиацией?

Профессор Ганц, подумал Марвин. Тот вечер у него. Что он еще говорил? Что потом еще произошло?

— Озоновая дыра, — сказал профессор Герхард Ганц. — Уже слишком многое разрушено, доктор Марвин. Можно сказать, что сейчас без одной минуты двенадцать. Только сообща мы можем если не предотвратить катастрофу, то хотя бы сделать ее не столь глобальной.

На некоторое время ему показалось, что боль ушла и он прекрасно себя чувствует.

— Как вы знаете, Земля окружена озоновым слоем толщиной от пяти до пятидесяти километров. Он защищает Землю от опасного ультрафиолетового излучения из космоса. Но ежегодно в сентябре и октябре, когда в Южном полушарии весна, над Антарктидой этот слой истончается почти вполовину, а местами и больше — это так называемая озоновая дыра. В последние годы она становится все больше и по размерам уже почти равна Америке. Что несет с собой рост озоновой дыры? Рак кожи, например, новые, неизвестные науке заболевания, изменение многих природных процессов.

— Пожалуйста! — резко прервал его Марвин.

Он покачал головой и посмотрел через большое окно вниз, на береговую полосу. Медленно сгущались сумерки.

— Что вы сказали?

— Пожалуйста, дорогой профессор, не паникуйте! — разозлившись, почти выкрикнул Марвин. «Старый простофиля, — подумал он. — И эта Рот, придурковатая кукла. Была нужда приходить, чтобы все это выслушивать».

— Не паникуйте? — изумленно переспросила Валери.

— Да. Да, да, да! Озоновая дыра. Климатическая катастрофа. Сколько лет подряд только об этом и слышу. Газеты, радио, телевидение только этим и живут. Какую книгу ни открой, непременно наткнешься на рассуждения о том, что эта чертова промышленность убивает Землю, что все мы — безответственные преступники. Эта ложь стала излюбленной темой для бесед на приемах, встречах и вечеринках.

— Доктор Марвин… — изумленно начал Ганц, но тот не дал себя перебить.

— В офисах. В школах. В трамвае. Везде только и болтают об этом. Каждая грошовая бульварная газетенка ежедневно выдает сообщения на эту тему — одно ужаснее другого. Конгрессы сменяют друг друга. Герои-гринписовцы! Протест граждан! Граждане, которые ни о чем не имеют ни малейшего понятия, — протестуют, жалуются! Каждый политик считает своим долгом заявить перед телекамерой, что он и его партия прилагают все усилия для спасения мира, — как будто бы они и без этого ничего не делают.