Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Что делают политики? — гневно вскричала Валери Рот. — Что, господин Марвин? Ничего! Абсолютно ничего.

— Это неправда! — крикнул Марвин в ответ.

— Правда в том, — не снижала тона Валери, — что обещают много, но не делают ничего! В бундестаг вносилось предложение о немедленном запрещении применения фторхлористого углеводорода. И было отклонено! Вот — дословно! — ответ канцлера: «Мы не имеем права ничего приказывать промышленникам. Они и так в полной мере осознают свою ответственность перед обществом». Это же признание в банкротстве! Расписка в полной зависимости правительства от промышленников!

Из сумерек и дождя, со стороны Хинденбургской плотины донесся жалобный гудок поезда.

— Наши политики — участники шоу! — выкрикивала Валери, окончательно потеряв голову. — Министр экологии плавает в Рейне, чтобы показать, что из реки можно выйти живым. Другой министр в Баварии делает глоток радиоактивного молока и заявляет: «На меня это не действует!» Министр финансов выпивает стакан воды из Балтийского моря, демонстрируя, что и это можно пережить.

— Валери, прекрати, пожалуйста, — вмешался Ганц. Но она не унималась.

— Мы живем в стране скандалов! Я очень разочарована в вас, доктор Марвин, очень. Вы считаете нормальным, что на атомную энергию у нас израсходовано шестьдесят миллиардов, а на поиски экологически безопасного вида энергии — в несколько раз меньше? Да? Вы считаете это нормальным?

— Послушайте, я…

— Миллиарды! Их готов выложить концерн «мерседес», который в союзе с BMW может стать самой крупной фирмой, производящей оружие. Десятки миллиардов для охотника девяностых. Только на техническое обслуживание реактора в Калкаре ежегодно уходят десятки миллионов!

Марвин яростно закричал:

— А что делается в Восточной Европе для защиты окружающей среды? Ничего! Вообще ничего! А они отравили воздух больше, чем все государства на Западе, вместе взятые!

— Пусть они сами говорят о своих ошибках и скандалах! — не сдавалась Рот. — А я говорю о наших. Во всем мире на вооружение ежегодно уходит миллиард долларов! Да через сорок-пятьдесят лет мир вообще перестанет существовать!

В это мгновение профессору Герхарду Ганцу показалось, что стальная рука вырвала у него из груди сердце. Шатаясь, он поднялся и тут же упал на пол.

— Герхард! — крикнула Валери Рот, бросаясь к неподвижному телу.

Она опустилась на колени, Марвин присел на корточки рядом. Вдвоем они попытались перевернуть Ганца на спину. Но тело его было так сведено судорогой, что попытка не удалась.

— Врача! — задохнувшись на мгновение, выкрикнул Марвин. — Вызовите скорее врача!

— Вот так это было, господин Гиллес, — сказал Маркус Марвин девять месяцев спустя, во второй половине дня 12 августа 1988 года.

В Силте стояла страшная жара, и невыносимо жарко было в большом зале красивого старого дома профессора Ганца в Кайтуме, стоящего высоко над прибрежной полосой. Марвин, как и тогда, в ноябре 1987 года, сел в то же самое кресло. Валери Рот в глухом платье-макси из легкого голубого муслина сидела на обитой льном софе, подтянув колени к подбородку. На Марвине были джинсы, тонкая рубашка и сандалии. Черные волосы, как всегда, слегка взлохмачены. В темных глазах светилась неизменная чуткая готовность вести партию, осуждать, вызывать волнение.

— Вот так это было, господин Гиллес, — повторил он, — в Америке и задолго до того — здесь, когда профессор Ганц перенес первый инфаркт.

Седоусый мужчина по имени Гиллес молча смотрел на него светло-серыми глазами. Ему было больше шестидесяти, он был крупный, сильный, держался прямо. Этого мужчину, пришедшего сюда около часа назад, и слушал Маркус Марвин.

— Сначала Герхарда отвезли в островную больницу, — сказала Валери Рот. — Шестнадцать дней интенсивной терапии. Затем самолетом его отправили в Гамбург. Там случился второй инфаркт. Врачи действительно сделали все возможное. Герхард жил еще четыре месяца. Едва ему стало лучше — третья атака. Она стоила ему жизни. Он умер шестого августа. Он всегда мечтал быть похороненным на Силте. Поэтому вы здесь, господин Гиллес. Вы давно знали Герхарда, не так ли? Вы были друзьями?

— Да, — ответил седоволосый мужчина с серьезными глазами. — Мы знакомы с войны. Но после 1945 года виделись лишь дважды. Я хотел во что бы то ни стало присутствовать на похоронах.

— Все уже позади, — сказал Марвин.

Над домом беспокойно кричали чайки.

— Да, — сказал Гиллес, — все уже позади.

Он говорил не спеша, глубоким, теплым голосом.

— Сейчас вы работаете с доктором Рот в физическом обществе, доктор Марвин?

— Да, — ответил Марвин. — Странно, правда?

— Странно? — переспросил Гиллес.

— Если осмыслить мой последний разговор с профессором Ганцем.

— Ах, — ответил едва знакомый мужчина, пришедший в этот дом, можно сказать, волей случая, — человек многогранен, не так ли? И, конечно, вас потрясло все, что вы пережили в Америке.

— Страшно потрясло, — подтвердил Марвин. — Я прилетел в Германию и доложил органу надзора в Висбадене все о Месе и чрезвычайных аварийных ситуациях в комплексе Саванна-Ривер в Южной Каролине, о том непредставимом в Роки Флетс под Денвером, где они тоже были вынуждены отключить реакторы, — вынуждены под давлением прессы, телевидения, общества гражданских инициатив и длительных забастовок. Я показал господам, командировавшим меня в Штаты для знакомства с американскими системами безопасности, мои снимки и дал им послушать магнитофонные кассеты с записями моих интервью. Они забрали у меня снимки и кассеты, но при этом были уверены, что у меня остались оригиналы. На всякий случай пригрозили мне судебными санкциями, если я предам огласке какие-либо лживые факты. И, ясное дело, вышвырнули меня вон.

Начав говорить, Марвин не мог остановиться.

Если бы я был моложе, я бы тоже был таким, подумал Филипп Гиллес.

— Я попытался договориться с несколькими популярными авторами — только попытался, — они хотели написать об этом, но издатели не хотят публиковать подобное, да это и понятно.

— Гм.

Гиллес сидел тихо, почти не двигался.

— Только «Время» не испугалось. Они отправили одного редактора туда и напечатали его сообщение. И никто не подал на «Время» в суд, никто! Но статья, конечно же, ни на йоту не изменила ничего ни здесь, ни в Штатах. Атомщики продолжают свой бизнес, и ни один депутат в бундестаге не счел нужным и достойным своих стараний поставить этот вопрос на обсуждение. И ни одного обывателя это не взволновало. Протестов не было, не было ничего вообще! Некоторое время я был безработным, обеспечить существование съемкой фильмов не смог. Теперь я в физическом обществе Любека. Дом в Висбадене продал, жить там стало невыносимо. Снимаю квартиру недалеко отсюда. Говорят, что Сюзанна в Южной Америке. Давно ничего о ней не знаю. Надеюсь, что у нее не слишком много трудностей. Она такая искренняя, импульсивная.