Макото Синкай - Пять сантиметров в секунду

Он замирает. Он великодушно даёт мне время и медленно оборачивается. Я почти слышу, как он твердит себе: «Тут оставаться нельзя…» — и вздрагиваю.

— Что случилось?

В самой глубине души вздрагиваю ещё раз. Абсолютно спокойный, добрый, холодный голос. Невольно всматриваюсь в лицо Тоно. Ни следа улыбки. Твёрдая, непоколебимая решимость в спокойных глазах.

В итоге я так и не призналась ему в любви. Что бы я ни сказала — было видно; я ему совсем не нужна.

«Кичкичикичи...» — разносится по острову пение хигураси. Где-то в далёкой роще тихо чирикают, готовясь встречать ночь, птицы. Ещё не скрывшийся за горизонтом краешек солнечного диска расцвечивает наш путь всеми оттенками багрянца.

Мы с Тоно идём по узкой дорожке, зажатой между полями сахарного тростника и батата. Идём молча. Слышен только повторяющийся перестук шагов — моих и его. Нас разделяют полтора шага, я изо всех сил стараюсь не отдаляться от него, но и не приближаться. Тоно ступает широко. Видимо, он на меня сердится, думаю я, бросаю на Тоно быстрый взгляд и вижу, что он с тем же, что и обычно, выражением смотрит на небо. Опускаю голову, разглядываю тени от своих ног на асфальте. Почему-то вспоминаю про скутер, который остался стоять у магазина. Я не оставила его там насовсем, но меня всё равно мучает совесть, как если бы я совершила предательство.

После того, как я не призналась Тоно в любви, моё состояние души будто передалось двигателю «каба», и он отказался заводиться. Я жала на кнопку стартера, давила на рычаг ножного пуска, но двигатель оставался нем как рыба. Я бы так и осталась на стоянке у магазина верхом на «кабе», не зная, что делать, если бы не добрый Тоно — он пришёл ко мне на помощь с такой готовностью, что я немного смутилась и подумала: нет, я ошибалась, когда решила, что он совсем ко мне равнодушен.

— Видимо, свеча зажигания приказала долго жить, — сказал Тоно, быстро осмотрев мой «каб». — Скутер старый?

— Угу, сестра на нём ездила.

— Когда ты разгонялась, двигатель хрипел?

— Может быть, — я вспомнила, что в последнее время «каб» заводился не слишком охотно.

— Оставим «каб» здесь, пусть потом твои родные его заберут. А мы пойдём пешком.

— Эй, не надо меня провожать! Тоно-кун, поезжай домой! — тут же выпалила я. Не хотела ему навязываться. А он ответил добродушно:

— Мне отсюда недалеко. И я бы с радостью прогулялся.

Я не понимала, почему он так себя ведёт, и готова была расплакаться. Мой взгляд упал на две упаковки «дэйри-кофе», стоящие рядышком на скамейке. На миг мне показалось, что я точно ошиблась, решив, что совсем ему не нужна. Но…

Ни в чём я не ошиблась.

Иначе почему мы продолжаем идти в полном молчании? Тоно-кун, ты всегда сам предлагаешь проводить меня до дома. Почему ты со мной не разговариваешь?

Почему ты со мной всегда такой добрый? Почему ты вообще мне встретился? Почему я так сильно в тебя влюбилась? Почему? Почему?

Сама не своя шагаю по дороге, и искрящийся в закатных лучах асфальт под моими ногами постепенно мутнеет. Пожалуйста. Тоно-кун, прошу тебя. У меня нет больше сил держаться. Я не могу. Из глаз льются слезы. Размазываю их по щекам, но этот поток не остановить. Я должна прекратить плакать до того, как Тоно заметит. Изо всех сил сдерживаю рыдания. Но он, конечно же, заметит. И раздастся добрый голос. Уже.

— …Сумида! Что с тобой?

Прости. Я знаю, что ты не желаешь мне зла. С трудом подбираю слова, чтобы ответить.

— Прости… ничего. Прости меня…

Останавливаюсь, прячу лицо, рыдаю и ничего не могу с собой поделать. Слезы льются и льются. Слышу, как Тоно грустно шепчет; «Сумида…» Впервые за все эти годы он настолько ко мне неравнодушен. В его голосе — печаль, и от этого я печалюсь ещё больше. Хигураси поют громче некуда, их стрекот повсюду. Моё сердце истошно кричит. Тоно-кун! Тоно-кун! Прошу тебя, пожалуйста! Не будь со мной…

…таким добрым.

Пение хиеуроси идёт на убыль и вдруг стихает. Я чувствую, как весь остров погружается в безмолвие.

Миг спустя тишину взрывает оглушающий рёв. Я ошарашено поднимаю голову и сквозь мутное стекло слез вижу, как с далёкого холма взмывает в небо огненный шар.

Это стартовала ракета. Вырвавшееся из дюз сияние озаряет небеса и уносится вверх. Воздух над островом вибрирует, пламя летящего по прямой космического аппарата освещает сумеречные облака куда ярче солнца. Вслед за сиянием возносится всё выше и выше столп белого дыма. Этот колоссальный столп перехватывает закатные лучи, деля небосвод на светлую и тёмную половины. Сияние и дым упрямо рвутся в бесконечности. Бросая в дрожь каждую молекулу атмосферы от земли до заоблачных высей, над островом разносится долгое пронзительное эхо — словно скорбный крик рассечённого неба.

Прошло, как мне показалось, около минуты прежде, чем сияние в просветах между облаками угасло, и ракета скрылась из вида.

А мы с Тоно стоим как вкопанные, уставившись в небо и не произнося ни слова, пока ветер не рассеивает возвышающуюся над всем и вся гигантскую колонну дыма. Потихоньку возобновляются клёкот птиц, стрекот цикад, шёпот ветра, и я замечаю, что солнце проваливается за линию горизонта. Синева над нашими головами понемногу сгущается, в ней проклёвываются первые звезды, воздух начинает холодить кожу. И я внезапно всё понимаю.

Мы хоть и смотрим в одно и то же небо, но видим там каждый своё. Когда Тоно смотрит на меня, он меня не видит.

Но Тоно добрый. Он очень добрый, и готов идти рядом, только смотрит он всегда сквозь меня на кого-то очень-очень далёкого. Моим мечтам о Тоно не суждено сбыться. Я понимаю это так ясно, будто могу прочесть его мысли. И также ясно я осознаю, что мы с Тоно никогда не сможем быть вместе.

Пока мы шли домой, на ночном небе появилась круглая луна, источающая бледный свет, и очертания подгоняемых ветром облаков стали чёткими, как днём. На асфальт падали две наши чёрные как уголь тени. Подняв глаза, я увидела электрический провод, делящий полную луну на две равные половинки, и подумала, что я сегодня — точно как эта луна. Я до и после того, как мне удалось поймать волну. Я до и после того, как мне открылось сердце Тоно. Моё вчера ничем не похоже на моё завтра. С завтрашнего дня я буду жить совсем не в том мире, в каком жила до дня сегодняшнего. И всё-таки.

И всё-таки, думаю я, погасив в комнате свет, завернувшись в футон, вглядываясь в лунное серебро, которое сквозь окошко пролилось в темноту и похоже на большую лужу. Глаза опять наполняются слезами, сияние луны затуманивается. Слезы бегут не переставая, я всхлипываю, начинаю реветь. Щеки мокрые, из носа течёт, у меня нет больше сил себя сдерживать, и я рыдаю в голос.

И всё-таки.