Леонид Милош - Братья по крови

— Да вы что!.. Мать вашу!.. Да вы знаете, что это такое!　

— Да что-то такое стратегическое, — усмехнулся Степаныч.　

— Идиоты, да вас за это… Считай себя уже покойником, капитан!　

— Да я каждый день в них числюсь, так что не пугай, привык.　

И Степаныч сделал короткое, но резкое движение правой ладонью, коснувшись ею верхней части головы полковника. Коснулся не сильно, не ломая шейных позвонков и не отправляя того на тот свет, а лишь на время отключая его. Ничего, полежит, очнется. Надоел со своей болтовней.　

Когда «стратегический» груз выбросили и в вертолет загрузили раненых, Степаныч приказал:　

— Марголин, Гришин, в вертолет.　

И, подойдя ближе к Вовке, командир протянул руку:　

— Ну, давай, парень.　

— Спасибо тебе, Степаныч.　

— Да мне-то не за что. А вот тебе, десантник, спасибо. Хорошо служил и воевал отлично. Если бы мог, орденом наградил, но… извини. И не забудь, Марголин, ты нас не видел и не слышал, блуждал все это время по горам, вместе с такими же, как ты, бедолагами, скалолазаньем занимался. И смотри, в случае чего, с моим ведомством шутки плохи.　

— Да это я уже понял, командир.　

— Ну, тогда уносите ноги, в аду свидимся!　

Винты уже с шумом разрезали воздух, и машина резко дернулась всем корпусом вверх. Лейтенант Гришин сидел за штурвалом вертолета. В отряде Степаныча почти все умели водить любую технику — от БТРа до самолета.　

Они поднялись в воздух и взяли курс на восток. Вовка с прижатым под руку автоматом смотрел вниз, на удаляющиеся фигурки своих боевых товарищей.　

Странный все-таки мужик этот Степаныч. Столько людей от явной гибели спас, а еще больше на тот свет отправил. Безбожник. И Вовка, стараясь перекричать шум мотора и завывание ветра, запел:　

— Шел трамвай девятый номер, на подножке кто-то помер…　

Настроение было отличное. Солнце светило как никогда радостно и приветливо. Наконец-то скоро он попадет домой. Ведь уже целый месяц, как за дембель зашкалило. Домой! Какое сладкое слово! Даже не верилось.　

Вовка улыбался и весь переполненный счастьем еще не знал, что ждет его впереди. Не знал он, что его уже давно считали погибшим и даже отправили похоронку в военкомат, откуда он призывался, что уже давно отгремел траурный салют на братской могиле со скупой армейской звездочкой наверху и длинным списком имен ребят из его четырнадцатого воздушно-десантного полка. Среди этих имен было и его: «Гвардии старшина Марголин Владимир Анатольевич. 7.06.1960 — 18.09.1981». Он уже четыре месяца как числился в погибших. И там, в горах, вместе с бравыми ребятами Степаныча воевал не Вовка Марголин, а его дух. Но дух во плоти и крови, который еще не торопился на тот свет.　

Через две недели после похоронки в часть пришло письмо из Союза, из военкомата. Письмо с очень коротким посланием — мама старшины срочной службы Марголина В. А. скоропостижно скончалась от сердечного приступа, похороны такого-то числа. Странное это было письмо. Своим трагическим известием оно уже никого не могло расстроить. Убили ее единственного сына, а теперь нет и самой мамы, и некому поехать на ее похороны, потому что другим сыновьям из их части не до этого. Да и не отпустят их на похороны чужой мамы. И зачем только военкомы такие письма шлют, какого черта! Только на нервы действуют.　

Но ничего этого Вовка не знал и знать не мог. Сейчас он был счастлив, как может быть счастлив человек на войне, которого не убило и даже не ранило.　

— …тянут, тянут мертвеца, ат-ца-дрит-ца — ат-ца-ца!　　

Наташа не верила, что Боря уехал надолго. Нет, он не мог ее бросить. Он — ее самый любимый и дорогой, единственный на всем белом свете. Потом очень неприятный разговор состоялся у нее с Бориной мамой, этой холодной строгой женщиной.　

— Боря уехал на пять лет в Англию. И понимаете, он вам все не мог сказать, но у него есть другая девушка, можно считать, его невеста. Вы, Наташа, не подумайте, я тоже не одобряла такое поведение сына. Но, к сожалению, большинство мужчин таковы. Забудьте его и не звоните больше.　

Каждое слово этой женщины больно ранило сердце.　

Встретилась мама Бори и с мамой Наташи. Даже деньги предложила, чтобы не искали ее сына, не навязывались, но мама Наташи с презрением отказалась. Не нужны ей ее деньги, и, вообще, пусть катится к себе вместе со своим сыночком! А вечером, дыша на дочь перегаром и обнимая ее в порыве пьяной материнской любви, говорила заплетающимся языком:　

— Наташенька, родненькая моя, все эти мужики — сволочи, кобелины вонючие. Говорила я тебе! Не слушала мать! А им, сама знаешь, что от нас, от баб, надо. Трахнугь — и к другой поскорее бежать, помоложе. Этот твой Боря тоже кот шелудивый с яйцами до земли. Да и вся их семейка зажравшаяся! Кто ты для них — шлюха! Нищенка из рабоче-крестьянской семьи. Без образования, без денег, без знакомств. Ясно? А если бы не дала ему в свое время, то была бы порядочной. Говорила тебе мать!..　

Мать было не остановить, ее несло. Наташа не могла слышать эти безжалостные и обжигающие своей правдой слова. Да, она бедная, без образования, да, она спала с ним. Но ведь они же любили друг друга, и Боря сам, первый поклялся ей в вечной преданности. Верить во всю эту мерзость и гадость не хотелось. Боря не такой. Никакой он не шелудивый кот с волочащимися до земли яйцами. Он хороший. Он ее любит, и он скоро вернется. И она дождется его. По-другому и быть не может. 　

Наташа сдавала выпускные экзамены в школе, когда обнаружила, что беременна. Сначала она подумала, что это какая-то физиологическая задержка в организме, но то, что она прочитала в медицинском справочнике в библиотеке,　ее не порадовало. Все признаки налицо. Она пошла к участковому врачу. Беременность восемь недель. Еще немного — и аборт уже будет поздно делать. Да и никто ей не будет делать аборт, она же несовершеннолетняя.　

Три ночи подряд Наташа мучилась бессонницей, думала, решала, что делать. Рожать или все-таки сделать аборт? Как жаль, что рядом нет Бори, не с кем посоветоваться. Да и как он воспримет этого ребенка? Вдруг решит, что не его. И она вновь отчетливо услышала истеричные выкрики матери — ты для них шлюха, потаскуха! Неужели он может не поверить ей, своей любимой! А если не поверит?..　

Она решила сделать аборт. Твердо решила. Матери говорить ничего не стала. Ее участковый врач-гинеколог покачала головой категорически и отказала в аборте, отправила к заведующему.　

Пожилой еврей невысокого роста, полненький, с лысеющей головой, внимательно смотрел на нее из-под толстых стекол своих очков и молча слушал ее сбивчивый рассказ. Он отнесся к ней по-доброму, с пониманием.　

— Да, девочка моя, не повезло тебе. И с мамой не посоветоваться, и молодого человека нет. Да, дела. Даже не знаю, что делать. Ведь ты же несовершеннолетняя, понимаешь? Ведь этого красавчика можно запросто за решетку упрятать. Совращение малолетних.