Харуки Мураками - Норвежский лес [litres]

– В смысле, вы вдвоем?

– Да, – слегка пожала плечами Рэйко. – Я ей и говорю: «Мне-то все равно. А как же Ватанабэ?» А она вдруг: «С ним я сама как-нибудь разберусь». Только и всего. И затем опять про то, где мы будем жить, что будем делать. А потом пошли к птицам.

Я достал из холодильника пиво, Рэйко опять закурила. Кот крепко спал у нее на коленях.

– Она все с самого начала решила. Потому и была вся такая веселая и бодрая. Решилась, и у нее стало спокойно на сердце. Затем она привела в порядок все вещи в комнате. Ненужное сожгла в бочке на дворе. Все – и тетрадь с дневниками, и письма. Твои, в том числе. Мне это показалось странным, спрашиваю: зачем сжигаешь? Ты же знаешь, как она аккуратно хранила твои письма, часто перечитывала. Она и говорит: «Уничтожу все, что было раньше, и перерожусь заново». У меня отлегло – вот в чем дело. И я легко с ней согласилась. А что, мыслит здраво… по-своему. Дай бог, выздоровеет, станет счастливой. Еще бы, в тот день она была такой прелестной… Вот бы тебе ее увидеть.

Затем мы, как обычно, поужинали, приняли ванну, открыли дорогое вино, что я специально приберегла, и пили его вдвоем. Я играла на гитаре. Все тех же «Битлз». «Norwegian Wood», «Michelle»… Ее любимые вещи. Стало так хорошо. Мы потушили свет, разделись и улеглись в постель. Стояла очень теплая ночь. Окна откроешь – ветер почти не задувает. На улице мрак, будто все вымазали углем. Чертовски громко стрекочут насекомые. В комнате – запах скошенной травы. Вдруг Наоко начинает рассказывать о тебе. О сексе с тобой. Причем, во всех подробностях. Как ты ее раздевал, как ласкал, как у нее стало влажно, как ты в нее вошел, и как ей было хорошо, – детально так мне обо всем рассказывает. Я ее спрашиваю: «Чего это ты завела такой разговор ни с того ни с сего?» Ведь до сих пор она ни разу не откровенничала о сексе. Разумеется, секс мы в беседах затрагивали – это терапия такая. Но она никогда не вдавалась в подробности – стыдилась. А тут – как прорвало. Даже я удивилась.

«Просто, захотелось – говорит Наоко. – Могу и не рассказывать».

«Да нет, что ты? Хочешь рассказать – говори все, как есть. Я тебя слушаю».

«Когда он в меня вошел, стало так больно, что я не знала, как быть, – начала Наоко. – У меня так было впервые. Внутри влажно, войти-то он сразу вошел… Одним словом, было больно. В глазах все потемнело. Он вставил до упора, я думала – дальше уже некуда, а он приподнял мои ноги – и еще глубже. Тут внутри у меня все похолодело. Как будто окатили ледяной водой. Руки-ноги задрожали, прохватил озноб. Что будет? Может, я прямо так умру. Раз так, то – ладно. Но он знал, что мне больно, и, вставив, не двигался, а начал меня нежно ласкать, и беспрерывно целовал волосы, шею, грудь… Долго так. Тем временем в тело вернулось тепло. Он медленно начал двигаться. Как это было прекрасно… Думала, мозги расплавятся. Как мне тогда хотелось держать его в объятиях всю жизнь. Я правда так думала».

«Если тебе было так хорошо, будь вместе с ним и занимайся этим хоть каждый день», – говорю.

«Не выйдет, – она мне. – Я это чувствую. Оно посетило меня и уже покинуло. И больше не вернется. По какой-то случайности произошло всего один раз в жизни. Ни до, ни после того я ничего не чувствую. Не возникало желания и ни разу не становилось влажно».

Естественно, я ей все объяснила. Что у молодых девушек такое сплошь и рядом, и почти у всех с годами проходит. К тому же, один раз получилось, поэтому нечего переживать. Вон у меня, когда вышла замуж, по-первости вообще ничего не получалось.

«Дело не в этом, – говорит Наоко. – Я ни о чем не беспокоюсь. Я просто больше никого не хочу в себя впускать. Не хочу, чтобы рушили мой мир».

Я допил пиво, Рэйко докурила вторую сигарету. Кот потянулся у нее на коленях, поменял позу и опять уснул. Рэйко, немного помедлив, прикурила третью.

– Потом Наоко заплакала, – сказала Рэйко. – Я села на ее кровать и гладила по голове, говорила: «Все хорошо, все будет хорошо. Такой молодой красивой девушке, как ты, мужские объятия просто необходимы, ты станешь счастливой». Ночь жаркая, Наоко вся вымокла от пота и слез. Я принесла полотенце, вытерла ей лицо и тело. Мокрыми даже трусы были, я ей говорю: ну-ка, снимай, и сама их сняла… Слушай, тебе не странно? Мы ведь вместе в баню ходили, она мне – как сестренка.

– Понимаю, – сказал я.

– Наоко попросила ее обнять. Я ей говорю: «Такая жара, и не собираюсь даже», – но потом сказала, что в последний раз и обняла. Обернула ее в полотенце, чтобы пот не прилипал. Когда она успокоилась, опять вытерла пот, надела на нее ночной халат и уложила спать. Она сразу же крепко уснула. Или сделала вид – но в любом случае, у нее было очень милое лицо. Как у сроду не знавшей боли тринадцатилетней девушки-подростка. Увидев его, я тоже уснула. Успокоилась.

А когда проснулась в шесть утра, ее уже не было. Валялся брошенный халатик, пропала одежда, кроссовки и фонарик, что обычно в изголовье лежал. «Не к добру», – первое, что пронеслось у меня в голове. Разве не так? Раз ушла с фонариком – значит, было еще темно. На всякий случай, посмотрела на стол, а там – записка. «Отдайте всю одежду Рэйко». Тут я сразу всех подняла, разбила на группы и отправила на поиски. Мы прочесали всю территорию вокруг клиники, окрестные рощи. Пока нашли, прошло пять часов. Она… она привезла с собой все, вплоть до веревки.

Рэйко вздохнула и погладила по голове кота.

– Может, чаю? – спросил я.

– Спасибо.

Я вскипятил воду, заварил чай и вернулся на веранду. Дело было к вечеру, солнечный свет ослаб, а тени деревьев вытянулись к нашим ногам. Попивая чай, я разглядывал на удивление беспорядочно заросший сад, словно кто-то как попало разбросал первое пришедшее на ум: керрию [58] Kerria japonica DC – небольшой кустарник, цветущий желтыми цветами. , дикую азалию, нандину [59] Nandina domestika Thunb. – китайский «небесный бамбук». …

– Затем приехала скорая, Наоко увезли, меня принялись расспрашивать полицейские. Хотя всех-то расспросов – так, ничего особенного. Подобие завещания оставлено, факт самоубийства – очевиден, к тому же они наверняка так и думают, что в самоубийстве душевнобольного ничего удивительного нет. Поэтому только расспросили для протокола и все. Когда полиция оставила меня в покое, я сразу же дала телеграмму. Тебе.

– Печальные получились похороны, – сказал я. – Тихие такие, людей мало. Ее родственников интересовало одно – откуда я знаю о смерти Наоко. Наверняка боялись, чтобы окружающие не узнали о самоубийстве. Вообще-то не стоило мне ехать на похороны. Там во мне все будто перевернулось. И я сразу же уехал куда глаза глядят.

– А не прогуляться ли нам? – сказала Рэйко. – Пойдем купим что-нибудь к ужину? Я уже проголодалась.