Харуки Мураками - Норвежский лес [litres]

Этими парнями, конечно же, были Джон Леннон и Пол Маккартни, а вместе с ними и Джордж Харрисон.

Несколько погодя, она затушила сигарету и опять взяла в руки гитару. Следующими были «Penny Lane», «Black Bird», «Julia», «When I’m Sixty Four», «Nowhere Man», «And I Love Her», «Hey, Jude».

– Сколько уже?

– Четырнадцать, – сказал я.

– Уф-ф, – вздохнула Рэйко. – Может, сам сыграешь?

– У меня плохо получается.

– Ну и что?

Я принес свою гитару и очень неуверенно, но все же сыграл «Up On The Roof». Рэйко тем временем передохнула и неспешно покурила, выпила вина. Стоило мне закончить, она захлопала в ладоши.

Затем из-под ее пальцев нежно и красиво зазвучали «Павана на смерть инфанты» Равеля и «Лунный свет» Дебюсси.

– Я разучила эти мелодии уже после смерти Наоко, – сказала Рэйко. – Ее музыкальные пристрастия так до конца и не оторвались от сентиментализма.

И она сыграла несколько композиций Бакараха – «Close To You», «Raindrops Keep Falling On My Head», «Walk On By», «Wedding Bell Blues».

– Двадцать, – сказал я.

– Я прямо ходячий музыкальный автомат, – весело сказала Рэйко. – Увидели бы все это мои бывшие преподаватели консерватории, их бы перекосило.

Она отпила вина и с сигаретой в зубах играла одну за другой все, что знала: около десятка мелодий боссановы, Роджерса и Харта, Гершвина, Боба Дилана, Рэя Чарлза, Кэрол Кинг, «Бич Бойз», Стиви Уандера, «Ue-wo muite arukou» [63] Песня Кадзуми Ватанабэ; в 1963 г. в течение трех недель занимала первые места в хит-параде «Billboard» под названием «Sukiyaki». Можно перевести как «Шагай наверх». , «Blue Velvet», «Green Fields», – в общем, все подряд. Иногда закрывая глаза, склоняя набок голову, напевая про себя.

Когда закончилось вино, мы пили виски. Я выплеснул вино из бокала на гранитном фонаре в саду и наполнил его виски.

– Сколько уже?

– Сорок восемь.

Сорок девятой Рэйко сыграла «Eleanor Rigby», пятидесятой – повторила «Norwegian Wood», после чего дала отдохнуть рукам и просто пила виски.

– Пожалуй, хватит.

– Вполне, – ответил я. – Более чем достаточно.

– Вот, Ватанабэ. Постарайся забыть о печальных похоронах, – сказала Рэйко, глядя мне в глаза. – Помни только эти. Ведь, хорошо было, правда?

Я кивнул.

– Напоследок, – сказала Рэйко и сыграла пятьдесят первой свою любимую фугу Баха.

– Слышь, Ватанабэ, позанимаешься со мной этим ? – тихо сказала Рэйко, окончив играть.

– Странно. Я тоже об этом подумал.

В темной зашторенной комнате мы с Рэйко обнимались, словно так и должно было быть, и хотели друг друга. Я раздел ее, снял рубашку, брюки и трусы.

– Знаешь, я прожила странную жизнь, но даже представить себе не могла, что с меня будет снимать трусы мужчина на девятнадцать лет моложе.

– Я не настаиваю.

– Ладно, снимай, – сказала она. – Только не расстраивайся, увидев мои морщины.

– Они мне нравятся.

– Сейчас заплачу, – прошептала Рэйко.

Я целовал ее тело, а когда попадались морщины, обводил языком их линии, дотрагивался рукой до почти плоской, как у подростка, груди, мягко покусывал соски, вставил палец в теплую влажную вагину и начал им двигать.

– Слышь, Ватанабэ. Не туда. Там – простая морщина.

– Все бы шуточки, да? – изумился я.

– Извини, – сказала Рэйко. – Страшно… мне. Давно этим не занималась. Я сейчас как семнадцатилетняя девчонка – пришла в общагу к парню, а он раздел ее догола.

– А мне кажется, будто я действительно насилую семнадцатилетнюю.

Я вставил палец в эту «морщину», я целовал шею и уши Рэйко, пощипывал соски. Когда ее дыхание участилось и тихонько задрожало горло, я раздвинул ее стройные ноги и медленно вошел внутрь.

– Как, нормально? Только смотри, чтобы я не забеременела, – тихо сказала Рэйко. – Стыдно в таком возрасте ходить с животом.

– Все в порядке. Можно не беспокоиться.

Пенис вошел до упора – она задрожала и вздохнула. Лаская ее, нежно поглаживая по спине, я сделал несколько движений и вдруг кончил. Стремительная, безудержная эякуляция. Я прильнул к Рэйко, и в эту теплоту из меня несколько раз вырвалась сперма.

– Не удержался… – сказал я.

– Дурашка, не забивай себе голову, – шлепнув меня по заду, сказала Рэйко. – Или ты думаешь об этом всякий раз, когда спишь с девчонками.

– Ну… да.

– Пока ты со мной, можешь не думать. Забудь. Кончай, сколько и когда захочешь. Как настроение? Лучше?

– Намного. Поэтому не утерпел.

– И не нужно терпеть. И так нормально. Мне тоже было очень хорошо.

– Я вот что думаю…

– Что?

– Еще не поздно в кого-нибудь влюбиться. Рано ставить на себе крест.

– Я подумаю… об этом, – сказала Рэйко. – Интересно, в Асахикаве люди занимаются любовью?

Немного погодя я опять ввел отвердевший пенис. Рэйко вдохнула и зашевелилась подо мной. Обняв ее, я потихоньку двигался и разговаривал с ней обо всем на свете. Как это было замечательно – разговаривать, находясь у нее внутри. Я шутил, она прыскала, и сотрясения ее тела передавалась пенису. Мы долго лежали обнявшись.

– Так очень приятно.

– Двигаться тоже неплохо.

– Ну-ка попробуй…

Обняв ее за талию, я вошел до самого упора и начал вращать телом, кайфуя от этого ощущения, и в завершение всего с наслаждением кончил еще раз.

В конечном итоге, меня хватило в ту ночь на четыре раза. После четвертого Рэйко, закрыв глаза, глубоко вздохнула, и ее тело несколько раз едва заметно сотряслось.

– Мне до конца своих дней можно больше этим не заниматься, – сказала Рэйко. – Ну, скажи? Пожалуйста? Мол, успокойся, ты исчерпала свою долю оставшейся жизни.

– Кто знает? – сказал я.

Я предлагал полететь на самолете – и быстрее, и удобней, но Рэйко настаивала на ночном поезде.

– Мне нравится паром Аомори-Хакодатэ [64] Паром, соединявший г. Аомори (о. Хонсю) и г. Хакодатэ (о. Хоккайдо). . Не хочу я лететь, – сказала она.

Я проводил ее до станции Уэно. Она держала в руке гитарный чехол, я – дорожную сумку. Сидя на платформе, мы дожидались поезда. Она была в том же, в чем приехала в Токио, – твидовый пиджак и белые брюки.

– Как ты считаешь, Асахикава – не сильно плохой город?

– Асахикава – хороший город.

– Серьезно?

Я кивнул.

– Я напишу.

– Мне нравятся твои письма. Хотя Наоко их все сожгла. Такие хорошие были письма.

– Письма – всего лишь бумага, – сказал я. – Жги их, не жги, что должно остаться – останется, что нет – то нет.

– Если честно, мне… очень страшно. Ехать одной в Асахикаву. Поэтому пиши, ладно? Читаешь твои письма – и кажется, будто ты всегда рядом.

– Раз так нравятся, напишу, сколько угодно. Хотя можно не беспокоиться. У такого человека, как Рэйко, все будет нормально.

– Вот еще что. Такое ощущение, будто внутри у меня что-то переворачивается. Или это иллюзия?

– Остаточные воспоминания, – хмыкнул я. Она тоже засмеялась.