Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

В шестнадцатом Славика ждали старпом с комсомольцем.

— А ты чего в РБ? — удивился Славик.

— А у меня там, под моим люком лежит, тебя сейчас посадим и тогда уж я… пока ты осваиваться будешь.

— А я вот тебе, Славик, воска принёс, — протянул старпом минёру кусок чего-то похожего на пластилин, — в уши, а то парень ты у нас видный, а ну как Сирены нападут… этого-то (и старпом кивнул на комсомольца) прощелыгу они уже знают, а ты же что… свежее мясо для них…

И тут комсомолец не выдержал. За комсомольцем не выдержал вахтенный отсека, который прятался за электрощитами, за ним не выдержали в четырнадцатом отсеке, а уж потом не выдержал старпом. Держался до последнего — кремень, я же вам говорил.

Славик сел на порожек и понурился.

Отсмеявшись, старпом похлопал его по плечу:

— Да ладно, Славон, не обижайся! Когда над тобой смеются — это хорошо, вот когда плачут — тогда намного хуже. Запомни эту житейскую мудрость!

— Да я и не обижаюсь. А чего там в ангарах-то этих?

— Антенны связи, балда! Только мы ими не пользуемся почти, боимся потерять! Ты режимы связи учил-то?

— Учил.

— Ну принесёшь тогда зачётный лист — подпишу тебе. Оспаде, давно так не смеялся, это ты мне сейчас, считай, часа два жизни накинул! Что ж я, за это зачёт тебе пожалею?

— А он у меня с собой, лист. Вот, как учили. А может ещё средства выхода из ПЛ, заодно, подпишете? Ну… раз два часа, то два зачёта.

— Да ты нахал, батенька! Не столько мы над тобой издевались! Сколько ВСК у нас?

— Ну две — у нас же всего по два!

— Логично. Ладно, давай подпишу. Всё, не стой тут, а то передумаю — иди делом занимайся!

На обратном пути минёру хлопали в ладоши и поздравляли с лишением пилотской девственности. Минёр высокомерно раскланивался и вальяжно жал всем желающим руки — держал роль. Командир выйти с пульта не смог, а только махнул рукой (второй вытирал слёзы) — ступай мол, братец, ступай.

Вот это я понимаю, представление было! Вам бы понравилось, уверяю вас. Но знаете, кто в нём был главным актёром? Кто играл свою роль так идеально и гладко, что ни у кого ни капли сомнений в искренности происходящего не возникло? А сам минёр.

Ему Петрович сразу же и рассказал про то, что его разводят, но не таковы мы, минёры, чтоб вместе друг за друга горой не стоять, даже не смотря на угрозы пизды от старпома: хотя, ты, Славик, нас не выдавай всё-таки, а то страшно, и роль свою до конца исполни! Всё равно ведь не отстанут и не этим, так другим разведут, а так — успокоятся и только по мелочам подъёбывать будут, но это нормально, это у нас традиции такие: мы же тут все свои и кому, как не нам друг друга того… развлекать.

И минёр проникся, смирился, настроился и отыграл — никто подвоха не заметил, Петрович сам потом, по большому секрету, рассказал. А минёр мало того, что отыграл, так ещё два зачёта одним махом закрыл — ну не шельмец ли?

А в театр вы всё-таки сходите как-нибудь, а то потом, на свалке, что вспоминать будете? И заодно отпишитесь мне, как сходите, — дают ли всё-таки про матросов или стесняются. Уж больно мне это любопытно, про матросов-то.

Нет, вот вы всё-таки скажите мне, что нужно человеку для счастья? Вот вам, конкретно (вам, вам, не оглядывайтесь), чего не хватает, кроме денег? И я так говорю не потому, что уверен, будто вам их не хватает, а потому, что точно знаю, что они ничего не решают в этом вопросе, хоть вас ими и завалили, — как и остальные внешние атрибуты. А что решает? А как решает? Ладно, дело это запутанное и пока вы думаете, расскажу вам маленькую историю про одного Колю.

До пяти лет Коля рос в обычной полноценной семье: мама, бабушка, кот и отец — полярный лётчик-испытатель. Дома всё время были бабушка и кот, мама появлялась изредка потому, что много работала, а папа так и вовсе не казал носа из своих полярных льдов. Ну это и понятно: если мама техничкой в школе и сторожем на овощебазе была так занята, то что говорить о лётчике-испытателе?

— Хер с бугра он, а не лётчик! — сказала бабушка на Колино пятилетие, выпив лишнюю рюмку наливки.

— Мама! — возмутилась Колина мама.

— Что мама? Ладно. Просто подлец, раз вам точные определения не к столу!

— Мама!

— Что мама? Мужика себе нормального найди, а не на мать ори!

Но в садике Коля правду рассказывать не стал, хотя начал догадываться, что остальные дети космонавтов, водолазов и героических строителей целины такие же, как и он безотцовщины. Даже несколько дней походил в группу с чувством гордости своим превосходством новыми знаниями, а потом как-то само стёрлось.

До школы бедность семьи не сказывалась на Колино настроение никак, а потом он успел к ней привыкнуть и, если и страдал, то наружу этого не показывал. У Коли никогда не было магнитофона (даже с кнопками, которые нужно было подпирать огрызком карандаша, чтоб играл), джинсов, велосипеда, приличных лыж или цветного телевизора, зато Коля был знатным спортсменом и упорно, хотя и не очень блестяще, учился. Маленькое, какое-то пугливое, но настойчивое чувство не то зависти, не то обиды, не то не пойми чего ещё, поселилось внутри Коли годам к двенадцати и нет-нет да и начинало если и не грызть, то посасывать.

На семейном совете, к середине десятого класса, было решено отдавать Колю в военное училище. Потому что не на завод же ему идти жизнь свою губить пьянством, а куда ещё? В МГИМО его ждут, что ли, и глаза все уже проглядели в сторону Миасса — ну где тот Коля и когда уже к ним поступать приедет?

Мама с бабушкой ругались три дня, выбирая, где Коля будет блистать, — в железнодорожных войсках или по политической части. Коля и кот к их спору были абсолютно равнодушны: кот был животным, а Коля давно уже решил, что пойдёт в моряки, так как моря живьём он никогда не видел, а очень хотелось ещё со времён книжки про капитана Врунгеля. Ещё можно было бы в лётчики, но к лётчикам отношение у Коли было двоякое: с одной стороны, — да и фуражки вот эти вот с крыльями, но с другой — подлецы (это так сказалась на него детское враньё про отца-лётчика). А подлецом Коля становиться не планировал, что совсем и не удивительно в шестнадцать лет. Такие мысли обычно приходят в голову намного позже. Маме с бабушкой не говорил до последнего, знал, что станут отговаривать и умоют слезьми всю округу, и он может не выдержать и уговориться, а потом всю жизнь будет жалеть об этом. А если и жалеть, то уж лучше о собственном решении, а не о навязанном мамой — так считал Коля.

— Как это в военно-морское? — присела на выдохе мама, когда Коля показал ей вызов.

— Что в военно-морское? — выглянула с кухни бабушка.

Из-за бабушки выглянул кот. Ишь ты, гляди, — животное, а тоже беспокоиться умеет.

И началось на три дня стенаний и траура. Точно отговорили бы, думал потом Коля, какой я молодец, что скрывал всё до последнего!