Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Тропа снегом уже не зарастала — раз протоптанная, она всегда стояла всю зиму: цепочки людей в обе стороны не кончались.

— Ну что, Вася, ходил ли ты вчера к Лене? — спрашивал один спецтрюмный в спину другого, топая за ним по тропе.

— Ходил, Гена, ходил.

Они были одноклассниками и дружили ещё с училища, а потом так повезло, что и на службу вместе устроились.

— Ну и как там она?

— Как там она. Жопа вообще. Как тень стала, смотрит вроде на тебя, а вроде как и внутрь, рассеянная, глаза опухшие, руки трясутся. Полы там помыл вчера, снежинок на окна наклеил, велел держаться и верить в лучшее. Надеяться. Потом и моя с работы подгребла, сидели там с ней на кухне и делали вид, что разговаривают о посторонних вещах. Странная это штука — надежда… Да, Вася?

— Жизнь вообще странная штука, вот что я тебе скажу, Гена.

— Это понятно. Но вот смотри, без надежды оно всё проще выходило бы, разве нет? Хорошо — значит хорошо, плохо — значит плохо. И приспосабливайся к этому плохо, учись жить в нём прямо сейчас, а то сидишь, сопли распускаешь — надеешься. К чему всё это? Потом же всё равно приспосабливаться. Я думаю, знаешь что, Вася — что надежду эту самую Пандора из ящика своего выпустила. Ну там, представь, крышку приоткрыла, а хитрюга эта аккурат сверху и сидела, на всех несчастьях верхом, и раз — выпрыгнула к нам. Пандора-то передумала потом, чего это, мол, я людишек-то, а поздно: вот она, надежда, с нами уже живёт и по свету шастает.

— Ну нас с тобой забыли спросить, когда эту надежду придумывали. И Пандору.

— Забыли, а могли бы! Уж мы-то насоветовали бы, как оно лучше сделать. Что там Миша?

— А Миша вчера подрался в садике, потому что они спорили, чей папка погиб, а чей домой вернётся, и там шкет какой-то утверждал, что его папка из штурманов и наверняка жив, а вот Мишкин, механик, точно погиб. Ну и помутузили друг друга. Воспитательница в шоке, молоденькая какая-то, в этом году только приехала. Примите меры, говорит Лене и той, второй маме. А те детей в охапку, да по домам — плакать, чтоб никто не видел. О, глянь, — командир. Товарищ командир! Товарищ командир! Подождите нас!!!

Оба бегом понеслись с сопки вниз, проваливаясь местами в снег и даже пару раз упав в мягкие сугробы, но не обращая на это внимания — спешили.

Командир стоял и ждал — знал, чего бегут. — Здра желаем! Ну что вы — узнали чего?

Третий их друг, Коля, возвращался (или не возвращался) на аварийной подводной лодке из соседней дивизии. Она давно должна была закончить поход и к 25 декабря вернуться, но потерпела аварию (пожар — было в сухом донесении) и её сейчас практически без хода тащили в базу. «Есть пострадавшие, остальной экипаж чувствует себя нормально», — было в том же донесении. И всё, молчание. Что такое «пострадавший» для сухого языка военно-морских донесений, никто толком объяснить не мог. Ломали руки, ноги, обжигались, переохлаждались, травмировали головы, но пострадавшими от этого не считались в достаточной степени, чтоб беспокоить этим штабы — это, если исходить из общего опыта. Вот сиди и гадай, как они там пострадали. А уж фамилий тем более было не добиться: не положено.

— Привет, ребята. Да ничего толком — связь есть, но про погибших не говорят. Сами-то знают наверняка, но не говорят. Семью проведываете его?

— Да, я вчера ходил, а сегодня Гена сходит.

— Держится?

— С трудом.

— Сын его как?

— Да маленький он совсем ещё, уверен, что плохого не бывает. Письмо Деду Морозу написал, чтоб папку ему к Новому году домой вернул. Я, говорит, хорошим мальчиком весь год был, маму слушался, кашу ел и молоко с пенкой пил, — Дед Мороз меня послушает.

— Дед Мороз, блядь, совсем не лишний в такой ситуации. Пригодился бы. Вы на Новый год собираетесь?

— Собираемся. Но она не пойдёт никуда. Сами к ним пойдём, наши жёны наготовят заранее, если будет из чего, и будем с ними встречать. Ну дети хоть поиграются, хули, праздник же.

— Правильно. Это правильно — молодцы вы. Вы знаете что, там в корабельной кассе есть деньги ещё, скажите помощнику, что я велел вам их отдать. Хер с ней с этой бумагой, канцелярщиной и картриджами, сделайте там нормально всё — мандаринов накупите, конфет. Детям чтоб хоть бы.

— Да не надо, тащ командир…

— Я спрашивал тебя, надо или не надо? Я как сказал — так берёте и делаете. Надо будет вас спросить — я спрошу. Что за неуместное стеснение? Зачем его демонстрировать в самых неподходящих местах? Верхний! Помощника мне вызови!

Пока Вася с Геной курили на срезе пирса, командир отдавал помощнику указания и тыкал в их сторону пальцем. Потом грозил пальцем помощнику и показывал им кулак. Помощник утвердительно кивал головой и строго смотрел на спецтрюмных, а в конце, нелепо даже для такой ситуации, отдал командиру честь:

— Есть, тащ командир! Лично проконтролирую! Оба ко мне! (добавил уже в сторону офицеров).

Офицеры в ответ показали ему ещё довольно жирные бычки, вопросительно пожали плечами и сделали вот так бровями; помощник понимающе кивнул, но строго смотреть не перестал — любил это дело. Дождавшись Васю с Геной, строго-настрого проинструктировал их по поводу того, в каких пропорциях следует потратить корабельные деньги на новогодний стол. Какие корабельные деньги? — уточнили Вася с Геной. А те, ответил помощник, которые вы получите у меня ровно через один час и двадцать минут, а сейчас я пойду наскребать их по сусекам и попрошу без опозданий, потому что я не механик и мне бока отлёживать некогда в отличие от.

Денег было и правда не так много, чтоб принципиально упираться их брать. Вася с Геной отнесли их своим жёнам, а потом ещё удивлялись, как это из таких сравнительно небольших денег можно накупить вот эту вот всю сравнительно большую кучу, а жёны отвечали, что это им не гайки крутить — тут соображать уметь нужно. И пока резали, заправляли и готовили, Вася с Геной неловко радовались наступающему празднику — это всегда неловко, когда у тебя всё хорошо, а у друга твоего не пойми как, и поделать ты ничего с этим не можешь. И надежда эта ещё. Сбивает с толку.

Лена их не ждала — заранее не предупреждали, чтоб не упиралась и не отнекивалась, а пришли сюрпризом. Но Мишка искренне обрадовался, хотя как ещё можно радоваться в пять лет? Пока накрывали стол, Лена сидела потухшая и смотрела в окно, в процессе подготовки участие принимала мало и больше из остатков вежливости, которые отчаяние в ней ещё не потушило. Дети весело играли, и только им и было по-настоящему весело.

К двадцати трём часам уселись за стол — должен был прийти Дед Мороз, которого снарядила дивизия для поздравления семей задержавшегося экипажа. Но провожать старый год Лена отказалась наотрез, как будто это могло на что-то повлиять. Но кто мы такие, чтоб рассуждать об этом, не чувствуя того, что чувствовала тогда она?