Марина Назаренко - Тополь цветет: Повести и рассказы

Увидав Степана, повернул кудрявую красивую голову.

— Ты чего это без ружья? В лес, что ли, с собаками?

— Так, проверить хозяйство надо. Цапли, говорят, появились на Черном омуте. Витька Бориса Николаевича видал утром. Никогда у нас тут цапли не жили. Тесним их, а они, видишь: то лоси, то кабаны, то цапли теперь.

— Цапли! У Витьки же глаза разные. Честное пионерское, один правый — другой левый. Я вот подстрелю бутылку, приду вечером.

С того дня, как Степан с Воронковым вышли на работу без бригадира, Серега ни разу не являлся к Степану смотреть телевизор. Рубил баню по вечерам и праздникам; на работе раздражался, обрывал Воронкова, когда тот начинал учить или поминать, как делалось на стройке в Москве. Степан про себя жалел Серегу: не знает мужик, куда деваться. Все уже приобрел: и газовую плиту с баллоном внутри за сто рублей, и телевизор последней марки, и диван-кровать, и стиральную машину, и люстру в четыре рожка, а все чего-то ему не хватало. И телевизор-то смотрел, чтобы увидеть какую-нибудь другую жизнь. И чего мужику надо? Степан давно простил ему бревно, которое все-таки приволок на баню Юрка.

Острая двускатная, как из сказочки, крыша баньки выросла под боком Серегиного терема, деревне придавала уютность и доброту. Теперь Серега возил кирпич на печку. Степану тоже надо было много чего поделать в своем хозяйстве, но время уходило, и задуманное оставалось не сделанным: мост так и не отгородили наглухо от двора, оттуда тянуло и сеном, и скотиной, да и сам мост хорошо бы уменьшить, выгородить кладовку, прибрать бы в нее лишние ведра, кадушки, садовый инвентарь, сетки ловчие, петли — да и мало ли чего? А то все навалено на лавках, под лавками на мосту, навешано по стенам. Мечтал Степан утеплить горницу оргалитом, и оргалит уже начал заготавливать. Да вот Марфа пристает с домом. Серега наотрез отказался обшивать. Велел ей Степан обратиться к отцу Сереги, к дяде Григорию Пудову. Они с ним кое-что делали в деревне. Хотя больше, конечно, с Серегой.

Вообще-то редкий дом в Холстах миновал Степановы руки. Там наличники, там крыша, там венцы под избой менял, там навес над крыльцом ладил, там раму в мезонине стеклил. И дома обшивали. Но больше терраски. Как пошли с Серегой лет десять назад пристраивать их к домам, так и гнали по всей деревне — почти все одинаковые, только и разница, что побольше-поменьше, пошире-поуже, а где сразу по две — находились такие любители.

Андрей Воронков хорошо насчет рам понимал, и рамы к терраскам бабы заказывали ему, он их спокойненько, зимой, когда дел меньше, срабатывал сплошь из меленьких переплетиков — как кружевом повивал.

Через эти терраски обрели Холсты особую люботу. А может, подумал Степан, начиналась она с лиственниц перед Алевтининым домом — с самого въезда в деревню. Яркие и точные по форме, так что в дрожь бросало, стояли три дерева перед палисадом — видал Степан такие елки из синтетики в витрине в Москве. Так то из синтетики.

А крыльцо Алевтины все дело портило, совсем просело, ремонтировать, конечно, надо. Можно и с Юркой. «Вдвоем спорчее, — прозвенело в голове. — Он у тебя мужик будь здоров!»

Степан чуть не оступился в колдобину. Именно так и выразилась! Он вспомнил, едва поравнялся с домом. Вчера обходил крыльцо, подсчитывая столбы и стойки, которые придется менять, а она облокотилась обеими руками на перильца и все мотала платочком в красный накрап, так что он и сообразить-то всего не мог. Волосы темные по плечам, прямые, а впереди на лоб прядки короткие напущены. Лоб у нее высокий, умный. А нос вырезан непонятно, вроде и вздернут, а вроде и нет — так, затесочки по бокам. Какие-то скоромные. Из-за него, наверное, и выглядит моложе, чем есть. Когда не знаешь, сколько ей и что дочке семнадцать, может почудиться — совсем молодая бабочка. Растолстела, конечно. Что бока, что живот, что остальное все — выпирает порядочно. И лицо не то, всегда было писаное, кукольное, а теперь чего-то в нем изменилось.

Надо же, кто-то ставит рядом Алевтину и Юрку! — Степану стало смешно. Однако противненькое, такое серенькое, гаденькое — словно опарыши шевелились в консервной банке — оставалось в нем.

Он пересек шоссе и, перейдя свекольное поле, опустился в низину — как помнил себя, здесь гоняли скотину. Отчего место называлось Городищами, никто не знал.

Низкое солнце ровно заливало большую плоскую чашу, огороженную справа и слева невысокими, но крутыми горами. В их местности, куда ни ткнись, всюду холмы и низины, овраги, балочки; поля перемежаются лесами, где небольшими, а где и на много километров тянувшимися. Правая гряда переходила в курганы, замыкая чашу под старым мачтовым лесом. Левый увал, заросший осинником и ольхой, приводил туда же. Когда Степка был маленьким, приезжала экспедиция, много кой-чего выгребла из курганов: черепа французов еще с наполеоновской войны, оружие — одна попона так и сверкнула золотом в песке, но тронули — рассыпалась. Теперь на курганах кладбище, прошлым летом снесли туда Алевтининого Федора.

Степан помнит еще, как низину покрывали можжевельник и редкие елки, под которые сгоняли от слепней стадо на полдни. В глазах и сейчас стояли алюминиевые доенки, обвязанные белыми платками. Мотаются доенки на дужках, разговаривают бабы, а они с Ванькой Хлебиным и Степкой Бокановым гоняют между маманьками, бросаются друг в дружку сохлыми комьями — с левого бока пугает болото, сколько раз вытягивали из него оступившихся лошадей или телеги, сползшие с дороги, прохваченной еловыми корнями.

Болото после войны осушили, но не до конца, и земля зарастала по краю вшивым кустарником, пройти по нему на увал непросто — кочкарник и хлябь путали ноги, а ближе к лесу и вовсе стояла вода, камыш чернел бархатными шишками. Там и заприметил Степан ранней весной пару кряковых. Он прошел по полю, которое распахивали ежегодно, но которое плохо родило — любые всходы скармливали скоту на корню, и сейчас овес белел плешинами и обсосанными сережками.

Три-четыре елки-карги еще стояли на поле под лесом. Степан сел на поваленную года три назад елку — кора давно облетела, серый гладкий ствол лоснился на солнце. Кто-то уже вырезал буквы: «Мак» — какой-нибудь Макар или Максим шел с грибами, присел отдохнуть и поставил свое клеймо. Собаки легли, вывалив языки, пошевеливая хвостами у Степановых ног.

Со стороны болота за старыми елями их не было видно, Степан же, присмотревшись, заметил шевелившиеся тени в камышах, прижал к земле Астона. И тотчас выплыли на светлый круг воды, бок о бок, любовно покрехтывая, две темного дерева точеные игрушки — селезень уже утрачивал весенний наряд.

Собаки рванули, Степан заорал — тут же должен был кормиться выводок. Утки, тяжело поднявшись, ушли в лощину, где настороженно, раскрыв чашечки, стояли бледные купавы.