Геннадий Руденко - Чабанка

Маленький Камбала с приплюснутым лицом, русский из Казахстана очень хотел быть дедом, но его никто не боялся. Один глаз у него был нормальный, а второй какой-то остановившийся. Мне его было жалко. Он и меня пытался припахивать, но ему достаточно было пристально посмотреть в глаз, как он тушевался и отходил. А за Юрку я порадовался и позже передал ему этот разговор. Буквально на следующий день Камбала подошел к Кареву — наверное таки достали его однопризывники. Мы стояли на крыльце и курили, был с нами и Карев, стояли и деды, мы ждали команды на построение. Юрка действительно не разговаривал, он дождался пока Камбала закончит свое вступление и, не вынимая сигареты со рта, сразу достаточно сильно ударил того кулаком в лицо. Камбала по киношному слетел с крыльца. Никто из дедов не вписался [53] Вписаться, дать подписку — встать на защиту (жар.) . Камбала плакал. Юрка помог ему подняться. Я видел, что ему тоже жалко этого бедного парня, но он поступал в соответствии со своими понятиями и иначе поступить не мог. Юра был цельным человеком, в чем я впоследствии имел возможность крепко убедиться.

А еще в эти дни, как-то незаметно, в роте появился еще один солдат нашего призыва — Саша Баранов, кислая физиономия, губы как вареники, фиксирующий пристальный недобрый взгляд. На самом же деле умный и деликатный парень, внешний облик которого не совпадал с его внутренним содержанием. Мы познакомились, оказалось, что он из Одессы. Одессит и попал служить в Одессу… Значит неспроста. Это производило нужное впечатление. На самом деле был Сашка из под Львова, а в Одессе жила его родная сестра замужем за влиятельным человеком в Одесском порту. Сашку призвали, как и других студентов в тот год, поздно и поэтому он, человек здоровый и не судимый попал в стройбат, но не в наш, а в другой, в Симферопольский. Сразу после присяги он оказался «на командировке» в Бердянских степях. Надо заметить, что нет хуже для салабона места в армии, чем командировка. Офицеры почти всегда отсутствуют, порядок поддерживается только дедами и, конечно, начинается беспредел, а с беспредела надо валить. Одному салабону, по его же просьбе, Сашка расплюснул кисть кувалдой, сам прыгал с третьего этажа на стройке, в надежде сломать ногу, но не сломал, даже не растянул. Не понравилось ему там очень. Были включены одесские механизмы и вот он с нами, мой друг на долгие годы.

Что ты там сейчас поделываешь, Барашек, в своей Канаде?

Ах, Одесса! Ох, коммуна! Звонить по междугородке было дорого и неудобно, мы писали друг другу письма. Читая письма Баранова, мы с женой заливались слезами от смеха. Женившись вскорости после армии, Сашка с женой Инной мыкались по коммунальным квартирам, по-одесски: по коммунам. Сначала снимали угол, спали вдвоем на одной скрипучей раскладушке, а за ширмой бабка-хозяйка, скрипеть нельзя. Сашка красочно описывал, как они исполняют свой супружеский долг, не шевелясь. Потом комната в коммуне. Учиться не было никакой возможности, Сашка торговал и не просто торговал, он был поэтом товарно-денежных отношений. Тогда все — и студенты и профессура мотались по разным Польшам, покупали здесь — продавали там, покупали там — продавали здесь. Барашек старался всегда найти нестандартный подход, если все везли обувь ходовых размеров и наши рынки были в то время забиты плохой, дешевой обувью 42 и 43 размеров, то Сашка там, в Польше, в Югославии, в Турции покупал 45 и 46 размеры и продавал здесь намного дороже и быстрее своих коллег по Староконному рынку, так как у несчастных владельцев больших ног выбора особого не было, магазины были и вовсе пустыми. Это Сашка в Польше увидел белые пластмассовые вазочки для рассады и первым соединил их с дешевыми пластмассовыми же цветами из ритуальных магазинов. Помните? Все наши рынки были полны всеми вариантами этого Сашкиного изобретения. Вечерами он, Инна и их маленькая дочь Лера садились за семейный подряд: Лера находила в общей куче чашечку и к ней ножку, Сашка прокалывал шилом, а затем ножом доделывал дыру в чашке, Инна вставляла в дыру цветочки, обрезала то, что торчало снизу, а Сашка присоединял ножку к чашке. Все, подарок к 8 Марта готов, а семье два рубля чистой прибыли. Торговля шла ночью. Рынки в Одессе жили настоящей жизнью только ночью, именно ночь — время настоящего бизнеса, а днем это так, немного для налоговой инспекции — им же тоже надо было с чего-то кормиться.

Так появилась возможность купить комнату, уже свою, Сашка купил даже две. Это тоже была конкретная одесская коммуна. На улице Ковалевского, что в пяти минутах ходьбы от Нового рынка, к студенческому общежитию примкнула, примазалась с торца хибара. Если открыть зеленую железную калитку, то можно увидеть проход между стеной пятиэтажного общежития слева и собственно хибарой справа, проход не широкий, метра полтора всего. В этот проход выходило четыре двери четырех хозяев, одним из хозяев стали «куркули» Барановы.

Я любил бывать у них в гостях, любил смотреть, как Сашка каждый вечер с подвала доставал трехлитровую банку и пересчитывал деньги, деньги Сашка хранил только в «банке». Я любил вечерние разговоры после ужина и бутылочки водки, чисто по-одесски обсуждались знакомые, знакомые знакомых, последние гости и власть. Власть сильно ругали, ругали за мусор во дворах, за отсутствие света и воды, за дороги. Вот в этом месте я всегда начинал нервничать. Спрашивал, а кто из присутствующих в своей жизни хоть раз платил налоги? Вся Одесса работала и торговала «в темную». Какой свет, откуда вода?

Я тогда был директором двух малых предприятий, одно из которых было связано в некоторой степени с ювелирным бизнесом, мы производили оригинальные ювелирные украшения, а одесский ювелирный завод делал нам огранку наших синтетических корундов, сапфиров. Эти контакты и были поводом моих частых визитов в Одессу, останавливался я обычно у Барановых. Скорый фирменный поезд «Черноморец» приходил в Одессу рано утром, от вокзала я доезжал троллейбусом до центра, а дальше пешком шел по Садовой до Нового Рынка и налево, затем сквер напротив института и направо.

Однажды приехал я утром в Одессу. Иду уже по Садовой и вспомнилось мне мое первое увольнение в Одессу, четко так, детально, до запахов. И захотелось зайти в какую-нибудь забегаловку, пронзительно захотелось столовской еды. Знал я, что Инночка ждет меня с поезда с горячим завтраком и, конечно же, обидится, но уж очень меня «пробило на ностальжи». Напротив Нового рынка одно из заведений было уже открыто в тот ранний час, я зашел. Это было то, что нужно — грязная стойка самообслуживания, пластмассовые столики покрыты смытой клеёнкой, злая неопрятная, ярко накрашенная в семь утра тетка за кассой.