Розамунда Пилчер - Возвращение домой [litres]

– Если ты не заставишь меня нестись галопом.

– Мы пойдем потихоньку, – пообещал Гас.

Старый паб каким-то чудом уцелел во время бомбежек; здания по обе стороны были полностью разрушены, и заведение «Корона и якорь» одиноко торчало посреди развалин, точно чудом сохранившийся зуб. Внутри было темно, мебель красного дерева и аспидистры в горшках создавали ощущение уюта. Запах кокса, горящего в камине, навевал воспоминания о старых железнодорожных вокзалах.

Они заказали два пива, барменша сказала, что сделает им сандвичи, но для начинки есть только консервированный колбасный фарш «Спам» и маринованные огурцы. Они согласились на «Спам» с маринованными огурцами, взяли кружки с пивом и отыскали свободный столик у камина. Руперт скинул пальто и котелок, и они сели.

– Сколько времени ты уже в Лондоне, Гас?

– Постой-ка, надо сообразить… – Он закурил новую сигарету. – Сегодня какой день?

– Вторник.

– Когда же я приехал?.. В пятницу? Да, точно. И сразу же слег с гриппом. Во всяком случае, мне кажется, что это был грипп. Я не обращался к врачу. Просто лежал в постели и спал.

– Теперь ты здоров?

– Осталась небольшая слабость. А вообще, все нормально.

– Сколько ты планируешь пробыть здесь?

Гас пожал плечами:

– Еще не думал.

Руперт почувствовал, что они топчутся на одном месте и, если он хочет добиться чего-то от Гаса, пора перестать ходить вокруг да около.

– Послушай, Гас, если тебе неприятны мои вопросы, я не буду ничего спрашивать. Но пойми меня правильно, это не праздное любопытство, я хочу понять, как, черт возьми, ты оказался в таком положении.

– Все не так плохо, как может показаться на первый взгляд.

– Не в этом дело.

– С чего бы ты хотел начать?

– Может быть, с того момента, когда ты встретился в Коломбо с Джудит?

– Джудит… Эта встреча – одно из самых счастливых воспоминаний. Она такой хороший человек и всегда была добра ко мне. Мы были вместе совсем недолго, всего каких-то два часа, а потом мне надо было возвращаться на судно. И мне досталась эта бутылка виски, «Блэк-энд-уайт». Старик-официант в отеле «Галле-Фейс» берег ее для Ферги Камерона, который должен был забрать ее на обратном пути, но Ферги погиб, и Куттан отдал бутылку мне.

– Когда ты вернулся в Англию?

– Не помню, примерно в середине октября. Сначала Лондон, а потом нас повезли в Абердин. Ты знаешь, что мои родители умерли?

– Нет, я не знал, прими мои соболезнования.

– Мне сообщили об их смерти, когда меня положили в госпиталь в Рангуне. Они были уже в очень преклонном возрасте. Но я жалел, что так и не довелось повидаться с ними. Я писал им из Сингапура, из Чанги, но они не получили моего письма. Они думали, что я погиб, и с матерью случился тяжелый сердечный приступ. Три года она провела в частной лечебнице и потом умерла. Отец все это время продолжал жить в Ардврее, с экономкой и слугами. Не хотел переезжать обратно в Абердин. Видимо, он полагал, что тем самым уронит свое достоинство. Упрямый был старик и очень гордый.

– Я что-то не понимаю, – нахмурился Руперт. – Что значит – переехать обратно в Абердин? Я думал, вы всегда жили в Ардврее.

– Все так думали. Воображали себе большое имение, охотничьи угодья, помещичий род. И я никогда не пытался никого разубедить, легче было молчать и тем самым поддерживать это заблуждение. А правда состоит в том, что мы, Каллендеры, никакие не помещики. Мой отец был простым абердинцем, который нажил состояние благодаря упорному труду, всего в жизни добился сам. Когда я был маленьким, мы жили в Абердине, в своем доме, сад выходил прямо на улицу, и чуть ли не под носом у нас ходили трамваи. Но для меня отец хотел лучшего будущего. Я был его единственным ребенком. Он мечтал, чтобы я стал джентльменом. И мы переехали из Абердина в Дисайд, в уродливый викторианский особняк, в котором моя мать никогда не была счастлива. Меня отправили в частную приготовительную школу, потом в Рагби, потом в Кембридж. Джентльмен, воспитанный и образованный человек. Тогда, до войны, воспитание и образование имели большое значение. Я не стыдился своих родителей. Я был очень к ним привязан, восхищался ими. И в то же время я понимал, что им не место в хорошем обществе. Даже разговор об этом приводит меня в бешенство.

– Что стало с твоим отцом?

– Он умер от инфаркта вскоре после смерти матери. Вернувшись в Абердин, я думал, что, по крайней мере, буду обеспеченным человеком и у меня хватит денег, чтобы начать все сначала. Но я остался ни с чем, деньги испарились. На рынке недвижимости наступил кризис, надо было оплачивать пребывание матери в лечебнице, содержать огромный дом и поместье для одного старого человека, платить прислуге, кухарке, садовникам – отец продолжал жить на широкую ногу, для него это было вопросом престижа. Свой капитал – акции, ценные бумаги – он вложил в малайские предприятия, в каучук и олово. Разумеется, все это пропало.

Руперт решил, что сейчас не время выбирать выражения, и спросил напрямик:

– Ты остался без гроша?

– Нет, но я думаю, придется подыскать какую-нибудь работу. Ардврей я продаю…

– А что с твоей машиной? С красавицей-«лагондой»?

– Нашел что вспомнить! Она стоит в гараже где-то в Абердине. Я еще не успел до нее добраться.

– Ты меня извини, Гас, но такому возвращению домой не позавидуешь.

– Я и не ждал, что оно будет счастливым… Хорошо и то, что я вообще вернулся, – добавил он тихо.

Их разговор прервало появление барменши с сандвичами.

– Уж не взыщите, не бог весть что, но я сделала все, что могла. Я горчичкой внутри помазала, чтобы вы могли представить себе, будто там ветчина.

Они поблагодарили ее, Руперт заказал еще пару пива, и она ушла, забрав их пустые кружки. Гас снова закурил.

– А как насчет Кембриджа? – спросил Руперт.

– Что насчет Кембриджа?

– Я забыл… на кого ты учился?

– На инженера.

– Ты не мог бы вернуться в университет и закончить обучение?

– Нет, я не могу вернуться.

– Как успехи в живописи?

– Я не рисовал с тех пор, как нас освободили из плена и доставили в госпиталь в Рангуне. У меня пропала тяга к живописи.

– Но у тебя такой талант! Я уверен, что ты мог бы зарабатывать этим себе на жизнь.

– Спасибо на добром слове.

– Тот набросок, который ты сделал с Эдварда, изумителен.

– Это было давно.

– Такой талант, как у тебя, не умирает.

– Не знаю, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. В больнице меня уговаривали снова взяться за рисование, принесли бумагу, карандаши, краски…

– Ты хочешь сказать: в рангунском госпитале?

– Нет. Не в рангунском госпитале. В Шотландии. Последние семь недель я провел в больнице. Психиатрическая лечебница в Дамфрисе. Меня поместили туда, потому что я малость сдал. Бессонница, кошмары, судороги, реки слез. По-видимому, что-то вроде нервного расстройства.