Роберто Котронео - Отранто

Кто они? Не верилось, что раньше весь город ускользал от моего внимания. И где же те, с кем я разговаривала, кто сопровождал и поддерживал меня, когда силы мои кончались? Где все фантомы, старички с узловатыми палками? И самое главное: где Ахмед? Мое внимание привлек голос архиепископа: он читал по-латыни, месса была не итальянская. Он уже приступил к Introito [18] Introito, Teigitur, Memento, Communicantes, Perquemhaecomnia, AgnusDei, Comunione — названия частей «большой» мессы. Itemissaest — реплика священника об окончании мессы. . Я обернулась: никто не выказывал удивления. Я обратилась к незнакомому человеку, сидевшему рядом со мной: «Ведь это латынь!». Он пожал плечами и ничего не ответил «Но мессы больше не служат на латыни!», — прибавила я. Однако никто не собирался мне отвечать. Свет смешался с дымом ладана, и от этого церковь преобразилась и стала непохожа на себя. Все формы предметов сместились, колонны приобрели странную кривизну, и архиепископ казался отделенным от всех пришельцем из другого мира. Я оглядела толпу, одетую в темное. Teigitur. Потом Memento. И Communicantes. Я откинулась на скамью и стала глядеть просто в пространство. Меня охватило ясное, презрительное спокойствие. Я не попалась в ловушку и вышла из нее с победой. И не позволю больше двойному смыслу проникнуть в реальность, в жизнь, в самую мою суть. Я отреставрировала мозаику, и по случаю этого события архиепископ служит мессу, на которой присутствует весь город. Да, но какой город был городом всех этих людей, одетых в черное. Я вгляделась получше: все в черном, все неподвижны, не шевельнут даже пальцем, и пристально смотрят в одну точку, как автоматы. Мне на ум пришла гофмановская история про Песочного человека. Когда мама ее читала, мне было страшно, но сказать об этом не хватало духу. Я кусала простыню, но молчала. А мама все читала, читала, как архиепископ, теми же размеренными фразами. О Господи, ведь это невозможно, дайте мне выйти из этого сна, я никогда не была в Отранто, я никогда не видела ни этого света, ни мозаики! Я ничего не знаю о турках, мой отец не умел рисовать… Заклинаю вас, не заставляйте меня слушать сказку о Песочном человеке! Однажды я так и сказала светловолосому доктору, когда еле добрела до него: подкашивались ноги. Было так страшно в темноте, и в мозгу все время крутилась история о Песочном человеке. Он не читал Гофмана, и ничего не понял: «Велли, а в чем там дело в этой сказке?». «Натанаэль — чувствительный, склонный к фантазиям ребенок, его детство омрачено рассказами гувернантки о колдуне, который кидает детям песок в глаза, пока глаза не вылезут из орбит». Кажется, начинает понимать, попросил рассказывать дальше. «Это очень сложная сказка. Она мне кажется сложной даже сегодня. Я всегда останавливала маму и просила объяснить. Мальчик Натанаэль считает, что Песочный человек — это друг его отца, алхимик Коппеллиус. Этот персонаж появляется в книге много раз. И еще в книге есть волшебник, который изобрел автоматическую куклу Олимпию. Доктор, я с детства боялась в нее превратиться». Белокурый доктор вглядывался в меня и силился понять. И я точно так же вглядываюсь сквозь дым от ладана в неподвижно сидящих людей, в священника. Per quem haec omnia… «Доктор, а если бы вам, как Натанаэлю, случилось в юности влюбиться в Олимпию, не подозревая, что она автомат? Ну да, он влюбился и потерял рассудок. И как раз в тот момент, когда он, наконец, освободился от этого жуткого существа и вернулся к своей прежней невесте, происходит трагедия. Глядя на город с башни, он встречает взгляд Коппеллиуса, и колдун понуждает его броситься вниз. Я увидела одну из башен замка, и мне стало страшно. Я снова кусала простыню, доктор, но ведь это не помогает…»

AgnusDei… Я на одном дыхании рассказала сказку белокурому доктору. А мне казалось, что я ее не помню. Она пряталась во мне все эти годы. В голосе архиепископа мне чудятся мамины интонации, и вся толпа кажется автоматами, как Олимпия. Обернувшись, я слышу звуки органа, расположенного справа от алтаря. Органист, которого я не могу разглядеть, начинает играть. Сезар Франк, «Прелюдия, фуга и вариации». Я встаю и иду к нему, расталкивая людей. Никто не обращает на меня внимания. Comunione, причащение святых даров. Теперь я хорошо вижу органиста: это он. И рядом с ним его постоянная спутница. Оглядываюсь кругом: вот белокурый доктор, вот сидят рядом Ахмед, старичок из Галатины и тот странный священник, что, не оглядываясь, прошел под моими окнами. В толпе много людей, словно сошедших с картин моего отца. Я протираю глаза и снова вглядываюсь. Свет, падающий из розетки, как пыль, рассыпается по всей церкви и мешает смотреть. Ко мне подходит белокурый доктор и осторожно берет за руку:

«Работа с мозаикой окончена, и тебя ждут». У меня не хватает духу его о чем-нибудь спрашивать. Я вижу, как архиепископ поднимает облатку; органист прибавляет звук, подходя к Вариации; слышен голос, читающий мессу. И я вдруг отчетливо понимаю, что деваться мне некуда, и надо идти за ним и за незнакомцами в черных одеждах. Снова сажусь и гляжу под ноги: я в аду. Прямо подо мной часть мозаики, изображающая Сатану. И все чудища, пожирающие друг друга, тут, рядом с другими персонажами ада. Я читаю надписи: InfernusSatanas, Abra, Ysac, Cervus, Iacob. И понимаю, что время пришло. Доктор указывает на картину за моей спиной: мучение, изображенное на ней, сопровождает длинная латинская надпись, которую мне не удается прочесть. Этой картины я никогда не видела, хотя прекрасно знаю собор. Оборачиваюсь и вижу другой незнакомый рисунок: турки, отрубающие голову священнику, и еще, почему-то, чудо Благовещения. Латинский эпиграф к этому рисунку меня ошеломил: «Когда были разрушены стены Отранто, варвары ворвались в храм и, осквернив его и учинив множество разрушений, принялись убивать. Один из них, эфиоп, отрубил голову преподобному Стефану, призывавшему народ к единению в благочестии. При этом гнусном злодеянии образ Девы Марии Божьей Матери, висевший в храме, исчез по воле Божественного провидения».

Белокурый доктор показал мне еще один рисунок вдалеке. Откуда взялись эти рисунки? Может, их заказал Альфонсо Арагонский в 1482 году, в год освобождения Отранто? Никто не знает, где они теперь. Но меня не удивило, что они снова появились именно теперь. Я силилась сохранять спокойствие, мне хотелось потрогать картины и убедиться, существуют ли они на самом деле или привиделись. Но они висели очень высоко, и добраться до них было невозможно. Белокурый доктор потихоньку вывел меня из церкви:

«Говорят, что эти картины появляются время от времени. У света словно есть память на то, что он когда-то освещал, и способность воссоздавать увиденное. На самом деле ничего этого нет, это миражи, необъяснимая фата-моргана. Говорят, что 12 августа 1980 года, через 400 лет после трагедии, на несколько часов появился и образ Божьей Матери, исчезнувший по воле Божественного провидения. Но это все легенды».